— Черная вода… Ну, знаете, сударь, она зреет в глубине земли… знающие люди говорят, что это вроде как ее кровь, земли. Горючая — ее для растопки используют.
Богатая планета… Просто чудо как богатая… Даже Земля не могла похвастаться такими минеральными ресурсами. Что до серебра, господь с ним, хотя высокие технологии требуют серебра, но нефть… Бокситы, марганцевые руды… возможно, тяжелые элементы… Конечно, земляне не раз натыкались на миры, богатые всем этим добром, но там разработки были связаны с определенными трудностями, требовалась высокая степень защиты, а тут — бери не хочу… «Совет даст лицензии на разработку — это наверняка, при нынешней численности населения планеты нечего бояться, что мы ограбим этот мир… Всем хватит. И нам хватит, и потомкам их хватит…»
— Тут можно чем-нибудь поживиться? — спросил Леон, опускаясь на лавку.
— Откуда, сударь? Кто ж съестное забудет? Я, конечно, погляжу, может, что и завалялось где… Может, в погребе…
Леон глядел, как он мастерит фитиль из какого-то обрывка веревки.
Сорейль скользнула к очагу. «Кажется, усталость не коснулась ее», — подумал Леон, наблюдая, как она подкладывает щепу на растопку, наполняет водой щербатый горшок и ставит его на огонь.
«Надо же, я устал гораздо больше, чем эти двое, — подумал он, — такой тяжелый путь, а им хоть бы что…»
— Ты бы отдохнула, — сказал он мягко.
Она удивленно воззрилась на него — в полумраке комнаты серые глаза казались темными.
— Так я и отдыхаю, сударь!
Веки у нее были точно лепестки анемонов — белые, с голубоватыми прожилками.
Айльф тем временем деловито разбирал походную сумку.
— Еды-то у нас почти и не осталось, сударь, — грустно заметил он, — пара сухарей и только…
— Позаботься о Сорейль, — сухо сказал Леон, — я не голоден.
Айльф неопределенно хмыкнул. Похоже, рыцарское отношение к даме не входило в стройную систему его взглядов.
— Пойду погляжу, — сказал он наконец, — может, что и завалялось… Хотя, если честно, надежды мало… Кто-то тут еще до нас побывал — может, люди, может, зверье лесное… Все сейчас отовсюду бегут, сударь, бегут куда глаза глядят…
— В старых сказках говорится, что, если разгневаешь духов земли, они напускают на жилища зверей, — сказала Сорейль, на миг обернувшись к ним; отблески пламени освещали ее нежную шеку с плавной линией скулы. — Те приходят из лесу, уничтожают все запасы, и жителям приходится покидать свои дома. Мы всегда оставляли пожертвования. Лепешки и цветные ленточки. Они любят цветные ленточки.
— Вот до чего они и довели, ваши цветные ленточки, — мрачно возразил Айльф. — Кому приношения несли, отступники? Нечисти! Двоих позабыли, всеблагую деву Карну позабыли. Как тут не разгневаться?
— Но…
— Бросьте, — вмешался Леон, — никто на вас не гневается… Просто конец света.
«Господи, — с ужасом одернул он себя, — что я несу!»
Айльф покосился на него.
— Странно от вас слышать этакое, сударь, — заметил он.
— Да. — Леон вздохнул. — Это я погорячился. Просто выдаются порой тяжелые времена. Нужно их пережить, вот и все. В Терре тоже такое не раз бывало.
— А теперь — нет? — напряженно спросил Айльф.
— Теперь — нет. В Терре человек может противостоять стихиям.
— А там точно люди живут? — осторожно поинтересовался юноша.
— Кто ж еще?
— Ну…
Сорейль за спиной Айльфа прижала руку к губам.
— Пошел бы лучше еду поискал, — сердито сказал Леон.
Сердился он, впрочем, больше на себя, чем на Айльфа, — ни к чему было поддерживать разговоры на эту тему, они тут и так суеверны дальше некуда.
— Я положила в кипяток душистые травы, сударь.
Леон вздрогнул и открыл глаза. Оказывается, стоило лишь ему присесть, он заснул. Айльфа не было — слышен был лишь глухой шум, доносящийся снизу, где юноша шуровал в погребе в поисках съестного. Сорейль стояла перед ним, держа в руках кружку, от которой шел пар.
— Да, — сказал он, — спасибо.
Она пододвинула к нему лежавшие на столе сухари.
— Поешьте, сударь. Вам надо подкрепиться — у вас усталый вид…
— А ты?
— Мне не хочется, сударь…
— Послушай, я же понимаю, — виновато произнес он, — после всех этих потерь… Я и сам порой удивляюсь — как ты еще…
Она удивленно поглядела на него:
— Каких потерь?
Он почувствовал себя полным идиотом. Берг твердил ему столько раз, что не нужно равнять их с собой, они все совсем по-иному воспринимают, верно, они привыкли к потерям, нужде и бесполезным страданиям, они огрубели — иначе бы не выжили, но так… Ему было неприятно, физически неприятно, точно он ненароком выпачкался в чем-то липком…
— Ты даже не скучаешь по детишкам? — брезгливо спросил он.
— Но, сударь… — Серые огромные глаза поймали его взгляд и не отпускали. — У меня никогда не было детей… Разве вы не помните? Меня похитили, разбойники похитили из родительского дома, а вы спасли меня в яростной схватке, и…
У него пересохло в горле.
— Сорейль… — хрипло сказал он.
Она подошла к нему, положила руки ему на плечи.
— Вы мой рыцарь, — пробормотала она.
«Нет, — думал он, — это, возможно, потрясение… истерическое забывание…» Она сейчас живет в каком-то выдуманном мире, где он, Леон, проявил чудеса храбрости, чтобы вызволить ее из рук страшных лесных разбойников. Вот почему она так… Со временем это пройдет. Покой и безопасность… все, что ей нужно, — это покой и безопасность. Доберутся же они до Солера в конце концов!
Но на сердце у него было тяжело. Он чувствовал себя самозванцем.
Кто-то еле слышно кашлянул. Он поднял голову. Айльф стоял на пороге.
— Все подобрали подчистую, сударь, — весело сказал он, — но кое-что я все-таки раздобыл… Гляньте- ка!
Он торжествующе поднял руку. В ней, головой вниз, трепыхалась очумелая курица.
— Не знаю, как она уцелела: может, забыли впопыхах или замучились ловить — она под стреху забилась. Порешить не поможете, а, сударь?
Леон неловко покачал головой.
— Я помогу.
Сорейль накинула плащ, сохнувший у очага, и скользнула вслед за Айльфом под дождь.
«Чего это я, — подумал Леон, пытаясь подавить вспышку раздражения, — для них же это — привычное дело. Она ее выпотрошит, разделает… боже мой, как странно они питаются. Неудивительно, что никто в грош не ставит чужую жизнь, если им постоянно требуется убивать живые существа для того, чтобы прокормиться. — Он с неприязнью к собственному организму ощутил, что при мысли о потрошеной тушке испытывает не столько отвращение, сколько голод. — Недалеко же мы от них ушли — лиши нас технологий, да биологических чанов, да тканевых культур — что от нас тогда останется… Солерцы? Или что похуже?»
Куриную похлебку, которую приготовила Сорейль, он поглощал с таким удовольствием, что ему самому было стыдно.
