декораций — фанерные деревья, мебель из графского дворца и т. д. Гвозди являлись остродефицитными, и Четвертушкин нервничал, умолял и бранился, чтобы осторожнее их забивали и вытаскивали; а уж если какой гвоздь погнулся, так не выкидывать его, а непременно выпрямлять.
Декорации писал брат Владимир. Четвертушкин требовал от него исторической точности и реализма. Сохранился альбом, в котором Владимир рисовал эскизы задников к 'Вишневому саду'. На одном — вишневые деревья нарядились белой пеной цветов, на другом — те же деревья поздней осенью, они без листвы, протягивают корявые черные сучья.
Я смотрел, как Владимир по утрам в зрительном зале летнего театра или просто рядом, во дворе, переносит на разложенный на земле холст свои эскизы. Изредка он мне приказывал подать клей, сухой краски, еще чего-нибудь. И я кидался выполнять его поручения. Для задника «Ревизора» Четвертушкин присмотрел два старинных домика на Константиновской улице, возле церкви Покрова. Владимир ходил их рисовать акварелью, а я садился рядом с ним. Когда набегали мальчишки, я их отгонял.
2
Страшное было время — 1920 год. Гражданская война бушевала, за лето не выпало ни одного дождя, голод надвигался. И тогда же в Богородицке началось строительство: к осени оборудовали настоящий теплый театр на Базарной площади. В двухэтажном каменном доме купца Попова убрали межэтажные перекрытия, внутренние стены и перегородки, соорудили сцену, яму для оркестра, галерку, нашлось место и для фойе, во дворе построили две уборных. Так Богородицк обогатился настоящим театром не то на 300, не то на 500 мест — цифры у старожилов расходятся.
Открыли театр «Гамлетом». Спектакль выдержал свыше десяти постановок. Сестра Соня в нем не участвовала. Часть сцен Четвертушкин безжалостно выкинул, но все равно спектакль длился до полуночи. Может быть, отдельные зрители — красноармейцы, крестьяне, сыновья и дочери богородицких мещан — не всё понимали, но они смутно чувствовали, что в монологах и репликах Шекспира таится высочайшее искусство, которое замечательные богородицкие артисты стремились донести до каждого из них. И зрители аплодировали неистово, до красноты отбивая ладони, восторженно крича до хрипоты.
Гамлета играл Бурцев, короля — Русаков, королеву — приезжая настоящая артистка из города Бузулука Челнокова. Офелию — Галя Деревянко, Лаэрта Постников, сын священника Земледелки.
Свидетельствую: эта постановка была вершиной, до которой поднялось театральное искусство в маленьком провинциальном городке. Несколько лет спустя я видел «Гамлета» во Втором МХАТе. Да, там играл Гамлета великий Михаил Чехов, короля играл Чебан, королеву — Гиацинтова, Офелию — Дурасова. Сравнивать оба спектакля нельзя, но должен сказать, что в Богородицке все было проще, человечнее, доступнее и теплее. Впрочем, отдельные зрители хохотали, когда увидела Гамлета со спущенным чулком, считая это таким же «ляпом», как и упавший однажды фанерный куст, за которым прятался скрюченный Дух отца Гамлета.
Четвертушкин следил за исторической точностью костюмов. При театре служила костюмерша, но она едва-едва успевала обслуживать артистов-мужчин. Артистки шили сами или им помогали их домашние. Почти неисчерпаемым источником доставания швейных материалов являлись всё те же графские сундуки, а настоящий бархат на костюмы кроился из многочисленных штор дворца Бобринских. В Богородицке неизвестно какими судьбами появилась ненадолго старуха, баронесса Фредерикс со своим барахлом. Она пожертвовала старинное шелковое платье нашей Соне; для графини Оливии был сшит роскошный костюм эпохи Возрождения.
Четвертушкин приходил в отчаянье из-за дамских чулок. Ведь до революции платья носили длинные, а чулки вязались лишь вершка на два выше колена. Ну как дамские чулочки напялить на ноги рослым Бурцеву или Постникову? Ведь во времена Шекспира мужчины носили чулки вроде нынешних колготок. А во времена военного коммунизма их мочили и с помощью гирь вытягивали, но все равно они выглядели недомерками. Пришлось Четвертушкину пойти на уступки — были придуманы короткие раздутые штаны. Однако зрители не заметили отступления от исторической истины.
Одна из причин такого небывалого подъема театрального искусства в Богородицке и в других городах и весях нашей страны, в том числе и в Москве, объяснялась очень просто: никакие комиссары, никакие власти не мешали театрам развиваться, как хотелось талантливым режиссерам и энтузиастам-артистам. Задумали поставить такую-то пьесу, в такой-то постановке, хоть самой невероятной, и ставили. И публика шла, но не всегда. На одни постановки, в одни театры валом валила, а другие театры обходила. Сколько, например, постановок выдержала в театре Вахтангова идеологически совершенно не выдержанная пьеса 'Принцесса Турандот'? А сколько раз ее собирались изгонять?
В Богородицке во главе театра стоял художественный совет. Два артиста Бурцев и Русаков — и режиссер Четвертушкин выбирали спектакли, распределяли роли. А местные власти наравне с обыкновенными гражданами ходили смотреть спектакли и наслаждались наравне со всеми.
Власти помогали театру, и даже очень. Вот клей достать, краску, лесоматериалы, те же сверхдефицитные гвозди, изредка доставали артистам паек, организовали гастроли — на станциях Узловая и Караси и в город Ефремов, наконец, построили театр. Конечно, за всю подобную помощь следует благодарить энтузиастов-комиссаров. Они даже сумели раздобыть вагон-теплушку, артисты погрузились, три дня в тесноте и дружбе ехали до Москвы, там неделю смотрели спектакли разных театров, слушали лекции и, переполненные энтузиазмом, с сундуками костюмов и реквизита различных эпох, с кое-какими продуктами затем три дня возвращались. Сестра Соня с восторгом рассказывала об этой поездке.
3
Не только театральное искусство цвело тогда в Богородицке. Еще музыка. Музыканты собирались сперва у Бобринских, затем в городе. Приехали в Богородицк выселенные из своего имения в Алексинском уезде братья Щедрины*,[8] их было трое или четверо — все талантливые музыканты, к ним присоединились виолончелисты — дядя Владимир Трубецкой и зубной врач Израиль Львович Жарковский, пианисткой была тетя Вера Бобринская, еще кто-то. Организовался хороший симфонический оркестр со струнными и духовыми инструментами, играли вещи серьезные — Баха, Бетховена, Моцарта, русских композиторов. Репетиции и концерты устраивались по вечерам в достаточно просторном зале бывшей женской гимназии; слушать ходила избранная публика. Дирижером сперва был дядя Владимир Трубецкой, его сменил Евгений Щедрин, кроме того, дядя Владимир преподавал теорию музыки. А днем он работал ремонтером в Богородицком военном комиссариате, принимал или браковал мобилизованных в армию крестьянских лошадей. И был он еще страстным охотником, о чем речь пойдет позднее. Его жена тетя Эли — мать троих, затем четверых детей — ради дополнительного пайка играла в оркестре на барабане. Была она бледная, хрупкая, измученная недоеданием и недосыпанием. Огромный армейский барабан совсем не подходил к ее тоненькой, изящной фигуре. Она сидела с краю сцены и, держа палочки наготове, вслушивалась в музыку, стараясь не пропустить такт, вдруг взмахивала палочками и изо всех своих малых сил стукала по барабану. Случалось, она приводила на репетиции своих деток. И они, бледные, кудрявые, прелестные, как ангелочки, примостившись в уголку, сидели неподвижно, терпеливо ожидая, когда мать позовет их домой.
В 1921 году богородицким артистам стали платить небольшую зарплату. И дядя Владимир решил подзаработать. Инициативу проявила бабушка. Она достала «Декамерон» Боккаччо в подлиннике (на русском языке не было) и перевела с итальянского одну из новелл — 'Грушевое дерево'. Дядя прочел перевод и загорелся, решил сочинить оперетту. Долго ли он над ней работал — не знаю. Играя на рояле и напевая, он сочинял музыку. Тетя Вера ему помогала. Запомнились мне такие строки из арии ревнивого мужа, которого пел артист Хомяков:
