экзаменовал сам директор Дарский. Сперва старался сбить, но потом, увидев, что я начинаю тонуть, смягчился, спрашивал легче. Я слышал, как одна из учительниц задала ему обо мне вопрос:
— Ну, как?
— На 'тройку', — ответил он.
А мне больше и не требовалось. Других-то оценок, кроме удовлетворительно, ведь не ставили.
Я получил диплом об окончании землемерно-таксаторских курсов, а если пройду практику, то получу право на звание техника-землеустроителя. Практику эту для нас не организовали, да она меня совсем не интересовала, потому что в тот год впервые приоткрылась, правда, не дверь, а лишь узенькая щелка в светлое царство знаний.
В тот год вышло постановление правительства принимать студентов не только через рабфаки, но и после окончания школы. Некоторое преимущество давалось детям научных работников. О том, чтобы не пускать в вузы детей помещиков, купцов, попов, чиновников, офицеров, в постановлении не упоминалось. Мои родители решили, что я тоже могу попытаться поступить в вуз.
Когда же была опубликована программа предстоящих приемных экзаменов, я ужаснулся. Экзаменов предстояло четыре — по политграмоте, русскому языку, математике и физике. Только по русскому я чувствовал себя достаточно уверенным, а по остальным оказался зияющий разрыв между тем объемом знаний, какие мы получили в школе, и перечнем всего того, что указывалось в программе. Ладно, буду пытаться поступить!
А куда держать? Еще в школе на вопрос одной анкеты я ответил, что хочу быть писателем. Родители меня разуверили, что на писателя не учатся — это талант от Бога, а надо избирать какую-либо специальность. Какую? В детстве я собирал бабочек, вот и надо поступать на биологический факультет 1-го Университета. Посоветовались с Николаем Алексеевичем Бобринским, двоюродным братом Алексея Бобринского и Сони Уитер, который был профессором зоологии в университете. Он горячо поддержал эту идею, в буцущем обещал меня брать в экспедиции. Я загорелся — буду путешествовать по Средней Азии, буду писать рассказы во 'Всемирный следопыт'!..
К экзаменам я начал готовиться еще до окончания школы. Никуда не ходил, только зубрил, решал задачи до одурения, вздыхал, опять кидался зубрить и решать задачи
После выпускных экзаменов мы, одноклассники, сфотографировались в школьном саду, потом побежали бить цветочные горшки, которые в изобилии стояли на лестничных площадках, на подоконниках зала и классов. Через день устроили в складчину пир на квартире Юры Неведомского. Сидеть за столом мне было очень тоскливо, многих своих школьных товарищей я любил, а собирались мы вместе в последний раз, пили водку, но умеренно, потом пошли гулять по бульварам, Смоленскому и Зубовскому, я отстал и, ни с кем не прощаясь, пошел домой…
В течение последующих трех лет та школа, бывшая Алферовская гимназия, жила прежними традициями, так же ее ученики любили и уважали старых учителей. Но времена менялись. Еще при мне в младшие классы стали набирать детей с ближайших переулков, школа перешла на две смены, явились новые молодые учителя, ничего не знавшие о страшной судьбе ее основателей Алферовых. Дарского сменил другой директор — коммунист Резник.
Крах произошел в 1929 году. Директор пожелал осмотреть все помещения. На первом этаже, кроме истопника, жила еще Елена Егоровна Беккер учительница географии, на втором этаже занимала целых три комнаты Антонина Николаевна Пашкова — учительница начальных классов.
Возможно, по доносу, а возможно, по хозяйственным соображениям Резник вошел в квартиру Антонины Николаевны и в третьей ее комнате увидел хорошую мебель, письменный стол, а над ним два больших портрета — фотографии покойных Александры Самсоновны и Александра Даниловича Алферовых. Вся обстановка сохранялась такою, какой она были при их жизни. Отсюда они ушли в тюрьму. Здесь ежегодно в день их казни, тайно, в течение десяти лет, собирались на чашку чая их немногие друзья- учителя. Резник помчался с доносом в райком.
Несколько учителей — Антонина Николаевна Пашкова, Елена Егоровна Беккер с сестрой, Ольга Николаевна Маслова, Юлия Федоровна Гертнер, еще кто-то были изгнаны, некоторые учителя переведены в другие школы. Три сестры Золотаревы уцелели, так как в своих анкетах называли себя мещанками. Всего тяжелее пришлось Ольге Николаевне. С юных лет была она учительницей, но в анкетах писала — дворянка, и теперь ее нигде не принимали. Два года она кое-как перебивалась частными уроками, а в 1931 году умерла. На ее похороны собралось больше сотни бывших алферовцев. Меня тогда в Москве не было.
А вот как сложилась дальнейшая судьба некоторых моих одноклассников.
Трое — Зина Бекеер, Сима Гуревич и Костя Красильников стали учеными, докторами наук. Сима и Костя скончались.
Юра Гуленко — единственный, кто из нас вступил в партию, стал директором завода. Когда после войны мы впервые собрались вместе (кого сумели разыскать), он отказался прийти в нашу компанию.
Миша Салманов тоже отказался прийти, сославшись, что он алкоголих и нам с ним будет неинтересно.
Лена Веселовская сошла с ума и скончалась в сумасшедшем доме.
Вася Ганешин погиб на войне.
Милий Благовещенский погиб совсем молодым при невыясненных обстоятельствах.
Шура Соколов уже после войны умер от алкоголизма.
Сережа Горяинов, будучи адъютантом генерала Карбышева, вместе с ним попал в плен, четыре года пробыл в немецких концлагерях, потом четыре года работал инженером-текстильщиком, потом попал в концлагеря уже советские, через семь лет вновь стал инженером. Изредка я с ним встречаюсь.
Встречаюсь я с Петей Бурманом и Надей Аранович.
Ваня Таль погиб в лагерях.
Леля Нейман, как немка, во время войны была выслана в Казахстан, через пятнадцать лет вернулась в Москву, умерла. Я ее хоронил.
Лева Миклашевский вместе с тремя своими братьями был лишен паспорта как сын жандармского офицера; все четверо по доносу мужа их единственной, обожаемой ими сестры попали в лагеря и там погибли.
О судьбе остальных — ничего не знаю.
После войны в том здании на 7-м Ростовском сперва находилась школа № 31, известная своими туристскими походами, позднее там обосновался суд. Как-то я заглянул внутрь, ради любопытства, прошел по коридорам и лестницам. Но все было так перестроено, перегорожено, что только ступени лестниц с углублениями из-за множества ног за полвека службы оставались прежними.
Как-то меня позвали выступать в библиотеку, как раз напротив.
— Вы знаете, что тут было до революции? — спросил я молоденькую библиотекаршу.
— Знаю! Тут была поповская семинария, — безапелляционно ответила она.
Я не стал ее разубеждать. Но выступал в тот день невнимательно…
8
Кончил я школу, подал заявление на биологический факультет университета и уехал в Глинково готовиться к экзаменам.
В предыдущие годы у меня были обязанности ходить за водой, в Посад за покупками. Теперь меня заменили сестры, а я, чувствуя свое привилегированное положение, забирался с утра на ступеньки церковной паперти и там зубрил, писал конспекты, решал задачи, только к вечеру разрешал себе недальнюю прогулку.
Особенно страшен был разрыв в политграмоте. Требовалось усвоить учебник Бердникова и Светлова толщиной с Библию, а также две более тонкие книжонки 'Азбуку коммунизма' Н. Бухарина и 'Краткую историю РКП (б)' Г. Зиновьева. Во всех трех имя Сталина не упоминалось.
Десятки лет десятки миллионов студентов и других несчастных сидят и зубрят, отупляют сознание. И знают, что в будущей жизни это никак не понадобится, а теряют драгоценное время, идут на экзамены,
