спать.
Отвратительный мне попался сосед. Он запасся бутылкой водки и домашними яствами. Напрасно я не отказался и выпил полстакана. Он опьянел и начал мне рассказывать, как был на гражданской войне комиссаром и как однажды самолично пристрелил двадцать пленных и раненых белогвардейцев, как они кричали и проклинали его. А теперь все во сне снятся.
Я не удержался и стал упрекать его в жестокости. Он сделался страшен, глаза его от хмеля налились кровью.
— Ты что, белых защищать вздумал?! — затряс он меня за плечо.
Я испугался, сам был не рад, что чокался с палачом, и насилу от него отвязался, сказал, что спать хочу. Мое счастье, что он утром слез и дальше я плыл в каюте один. Но этот урок мне пошел на пользу. Будь всегда и везде осторожным и держи язык за зубами!
И опять мы проплывали мимо городов с многими церквами, как в Суздале. Да нет, лучше Суздаля. Там только малая речушка Каменка. А здесь Ока-красавица. Города исторические — Муром, Касимов, Елатьма, Рязань предстали передо мной во всей своей красе…
Приехал я в Москву переполненный впечатлениями, ходил сам не свой, еле заставил себя чертить карты. Мать мне сказала:
— А ты всё это опиши.
Вообще-то мне постоянно грезилось, что я буду писателем, но после робких детских попыток не написал ни одной строчки, а приехав после этого путешествия в Глинково, я забрался на церковную паперть, положил перед собой листок бумаги и начал грызть карандаш.
Решил написать, как вечером в Ярославле сидел на берегу Волги и ждал, когда сверху придет пароход. Чувства восторга, сонмы впечатлений бурлили в моем сердце. А перелить эти чувства в слова не удавалось. Писал я писал, чёркал, рвал, опять писал, в конце концов решился показать матери.
Она прочла и сказала:
— Почему у тебя в каждой фразе глагол 'был'?
От злости я изорвал листки в клочки, потом взял себя в руки и еще раз написал, но матери показывать не стал, а спрятал. Своими тремя страничками я никак не был удовлетворен и стал сомневаться: смогу ли я стать писателем? есть ли у меня талант? а может, никакого таланта и нет?..
У врат царства
1
Эта глава посвящена только одной теме, которая для будущих историков может представить отдельный интерес. Я нисколько не касаюсь истории своей семьи, а буду рассказывать, как моя младшая сестра Маша, ее подруга Ляля Ильинская и я почти два года — с осени 1927 по весну 1929-го — пребывали у врат царства знаний.
Сколько раз в моей жизни решающую роль играли поразительные случайности! Порой из-за ничтожной мелочи круто поворачивалась моя судьба.
В августе 1927 года отец и мать отправились в гости к двоюродной сестре отца — Елене Михайловне — тете Леле Лосевой. Встречался он со своими двоюродными сестрами редко, разве что на чьих-либо похоронах. А тут родители пошли, разговорились, и тетя Леля начала рассказывать, в каком интересном вузе учится ее старшая дочь Аля, какие там замечательные профессора, и уже на второй курс она перешла.
На вопрос моей матери, что это за вуз, отвечала сама студентка, а моя троюродная сестра Аля:
— Это Высшие государственные литературные курсы, сокращенно ВГЛК, там за четыре года готовят писателей, поэтов, критиков и литературоведов.
Рассказывала Аля с таким увлечением, что мои родители решили — надо на них устроить не только меня, но и мою сестру Машу, которая весной благополучно сдала экстерном за 7 классов средней школы и не знала, что делать дальше.
Через несколько дней Маша, Ляля Ильинская и я сидели в просторном вестибюле бывшего здания 4 -й мужской гимназии на Садовой-Кудринской — там, где теперь помещается Высшая партийная школа, — писали заявление и заполняли анкету.
Анкета была не очень длинная и, разумеется, с самым важным в те времена вопросом: 'Ваше социальное происхождение'… Тогда еще не придумали дополнять этот каверзный вопрос тремя еще более каверзными словами в скобках: 'Бывшее сословие родителей'. Поэтому мы не колеблясь отвечали: 'Отец служащий, мать домашняя хозяйка'.
Я мечтал быть писателем. Ляля Ильинская мечтала быть поэтессой, а сестра Маша поступала с нами 'за компанию'.
Вступительных экзаменов было четыре: русский письменный, русский устный, один из языков и политграмота. Никакой математики, никакой физики, к нашей радости, не требовалось.
Экзамена по русскому мы нисколько не боялись, готовы были накатать сочинение с минимальным количеством ошибок и о загнивающих дворянах по Тургеневу и по Чехову, и о загнивающих капиталистах по Горькому, прочли 'Железную пяту' Джека Лондона, «Чапаева» Фурманова и даже «Виринею» Сейфуллиной, которую девочкам вообще не следовало бы давать в руки.
А экзамена по политграмоте мы очень боялись. Еще год назад я освоил половину «кирпича» Бердникова и Светлова, а за последние несколько дней успел вызубрить, где и в каком году происходил очередной съезд партии и как там враждовали большевики с меньшевиками. А Маше и Ляле их учительница Елена Алексеевна Ефимова внушила, что политграмота — это бесполезная скучища, и естественно, что ее ученицы плавали в сём предмете, как мыши в ведре с водой.
Сочинение мы писали усердно; хорошо ли, плохо ли — не знаю. Я вообще сомневаюсь, что кто-либо проверял наши листки. Мы их подали и больше не видели. По русскому устному нас экзаменовал не старый еще профессор Иван Никанорович Розанов, впоследствии прославившийся как библиофил, обладатель лучшего в нашей стране собрания сочинений поэтов.
О чем он меня спрашивал — не помню. Меня поразило его умное лицо проницательные, глубоко сидящие глаза и выдающиеся вперед челюсти с оскаленными зубами.
Французский язык мы знали, наверное, лучше всех других абитуриентов. Нас экзаменовала старушка явно из бывших — Воронцова-Вельяминова; убедившись, что мы бойко переводим и разбираемся в многочисленных passe, она быстро нас отпустила.
У экзаменатора по политграмоте Грановского свирепые очки сидели на голом и длинном, как морковка-каротель, бритом лице. Был он сам длинный, длиннорукий, одетый в отличие от многих бородатых профессоров в хороший костюм. Вид его внушал нам ужас. 'Никого не пропущу!' — казалось, говорила вся его долговязая фигура. Спрашивал он меня долго, презрительно поблескивая стеклами очков. Кое-как, запинаясь, я все же ответил.
После меня пошли вместе Маша и Ляля. Я был убежден, что обе они провалятся с треском. Ведь они же ни черта не знали. Нет, вышли сияющие выдержали. Думаю, что их выручили не столько знания, сколько их миловидные личики.
2
Итак, мы поступили в вуз, получили по голубой карточке с надписью, что такой-то является студентом ВГЛК.
