убедительнее, приводя точные цифры, ссылаясь на известные факты, оперируя труднопредсказуемыми аргументами, начиная от угрозы снежных заносов на железных дорогах, когда придет время везти «квадратное», и кончая личными симпатиями заместителя Председателя Совета Министров СССР к «круглому», поскольку в те далекие времена, когда в одном из наших НИИ додумались до «полукруглого», там работала его жена... Впрочем, зная и такие детали, широкую аудиторию он в них не посвящал, но сам учитывал непременно.
Цель всех объяснений Сергея Павловича заключалась вовсе не в том, чтобы задавить своими доводами инакомыслящих. И даже не в том, чтобы добиться официального принятия решения. Это было совсем не трудно, если учесть границы его власти. Цель была в том, чтобы люди сами пересмотрели свои доводы, чтобы с ним согласились не по принуждению, а искренне, и его, Королева, мнение сделалось бы их мнением, подкрепленным полным и ясным сознанием того, что они поступают правильно и что принятое решение – единственно возможное. И тогда завтра, когда принятое решение начинало реализовываться, люди работали не потому, что Главный «велел», они делали не то, что их заставляли делать, а то, что они хотели. Именно здесь корни невероятных темпов всех разработок Королева.
«Семерка» рождалась быстро, но трудно. Трудно, потому что эта была первая в мире двухступенчатая ракета такой невероятной дальности, а все первое в мире рождается нелегко. Но дело не только в технике. Дело и в психологии.
Сегодня, когда задрав голову у павильона «Космос», мы смотрим на огромную ракету, кажется: ну что тут особенно голову было ломать, все логично, наверное, и я бы мог до этого додуматься, а компанией, – тем более... И трудно даже представить себе тот чисто психологический барьер, который должен был преодолеть Королев, выбирая схему «семерки». Ведь Циолковский компоновал свою «эскадру», как он называл составные ракеты, из ракет одинаковых. И Тихонравов все «прибрасывал» тоже в расчете на одинаковые части некоего общего целого. И в техническом задании, которое Келдыш получил от ОКБ Королева, речь шла о так называемом «структурно-однородном пакете», т.е. опять-таки компоновка из одинаковых частей. Но условие: все двигатели и первой и второй ступени запускаются на Земле – означало, что вторая ступень должна быть по габаритам своим больше первой, и пакет становился уже «структурно- неоднородным». И надо было не испугаться и сказать:
– Да! Это так. Ну и что?
Труднее всего было сказать вот это последнее: «Ну и что?» То есть как «ну и что»? Ведь никто никогда так еще не делал! И тут надо было совершить еще один подвиг воли и свободомыслия и продолжить: «Ну и что из того, что не делал, а мы сделаем!» Надо было перешагнуть через запрет, отодвинуть в сторону старую табличку «хода нет!», которой все непонятно почему продолжают верить. Есть «ход»! В этом надо было убедить даже прогрессивных «мальчиков Келдыша», людей в науке дерзких, которые структурно- неоднородную схему просчитали, но в сводный отчет не поместили, полагая, что раз им это не поручали сделать, то это так, «игра ума», которая практическое применение в обозримом будущем вряд ли найдет.
Существовало еще одно условие, которое не имело никакого отношения к ракетной технике, но о котором проектировщики обязаны были постоянно думать. Ясно, что целиком привезти эту ракету на полигон невозможно: она не пройдет по железнодорожным габаритам, нет таких самолетов, в которых она могла бы поместиться, нет водных путей, по которым ее можно было бы доставить на старт. Но надо, чтобы хоть в разобранном виде она была бы транспортабельной. Забегая вперед, скажу, что если «боковушки» ракеты Р-7 помещались в железнодорожных вагонах, то центральный блок нужно было членить на две части: один бак и второй бак с двигателями.
В 1953 году оптимальная схема сверхдальней ракеты была найдена. Сергей Павлович делает доклад о результатах всех этих расчетов, и конструкторское бюро Королева начинает эскизные разработки «семерки».
Вскоре после первых испытаний водородной бомбы Малышев приехал к Королеву. Потом зачастили целой компанией: Курчатов, Харитон, Щелкин, Духов. Обо всем расспрашивали, вникали во все детали. Однажды Вячеслав Александрович приехал один, сказал, что хочет посоветоваться по будущим работам. Совещались в довольно узком кругу. Малышев был необыкновенно жизнерадостен и оживлен, шутил, и на людей, мало его знающих, мог произвести впечатление человека легкомысленного и поверхностного. Но Королев понимал, что весь этот малышевский оптимизм неспроста, что разрядка обстановки нужна ему для чего-то очень важного и ухо надо держать востро. И он не ошибся.
– Так сколько весит ваша ракета? – небрежно спросил Малышев у Мишина.
– Примерно сто семьдесят тонн, – ответил Василий Павлович.
– И сколько же такая махина может поднять? – Он обернулся к Крюкову.
– Около трех тонн, – ответил Сергей Сергеевич.
– Ну что это такое – три тонны? – Малышев с улыбкой смотрел на Королева.
– А что? Совсем неплохо, – дипломатично ответил Королев, понимая, что главное – впереди.
– Товарищи, – Малышев стал вдруг очень серьезным. – Термоядерная бомба весит сегодня около шести тонн. Ваши три тонны, – ни то ни се. Шесть тонн. Ну, пять с половиной. Физики обещают этот вес уменьшить, но ориентироваться надо на шесть тонн. Я понимаю: никто никогда такой ракеты не делал. Так ведь и бомбы такой тоже никто никогда не делал! Мы получаем абсолютное оружие: невероятной силы заряд, способный поразить любого потенциального противника.
– К сожалению, абсолютного оружия не бывает, – вздохнул Королев. – Завтра придумают что-то новое, еще более совершенное... Конца этому нет...
– Но согласитесь, Сергей Павлович, что мы будем иметь мощнейший ракетно-ядерный щит.
– Это понятно. Но представляете ли вы, что это такое: ракета, способная зашвырнуть в другое полушарие Земли шесть тонн?!
– Главное, чтобы вы, Сергей Павлович, это представляли, – засмеялся Малышев...
Около недели проектанты работали не разгибаясь. Каждый вечер Королеву докладывали о ходе дела. Все яснее становилось, что форсировать ту машину, которая задумывалась, – невозможно. Речь шла не о доделке, не о переделке, а о нечто совершенно новом.
– Не получается, Сергей Павлович, – Крюков сказал это твердо. – Ничего не получается. Надо перевязывать156 машину...
Королев знал: если Крюков говорит «не получается», значит, действительно, не получается. Крюкову он верил, – потому что Крюков был мужик тертый.
У него на редкость несчастное детство. Родился он в 1918 году в Бахчисарае, но родиной считал Севастополь. Там и рос Сергей – единственный сын в семье черноморского моряка. В 1927 году отец заболел и умер в больнице. Мать давно болела раком и тоже вскоре умерла. Он остался один в девять лет. Сердобольная тетка Евдокия Федоровна и добрейший дядька Евдоким Федорович приняли его в свою семью. Дядька был железнодорожником, все время кочевал по Крыму: Бахчисарай, Джанкой, Мелитополь. Сергею нравилась такая жизнь: в путешествиях люди взрослеют быстрее. Но и это зыбкое благополучие вдруг рухнуло: тетка умерла, а дядьку посадили: по его вине на сортировке крепко стукнулись два товарных вагона. Сергея определили в детский дом, откуда он бежал, но быстро был отловлен и помещен в керченский детприемник.
– Как я понимаю, – вспоминал Крюков, – следующим пунктом моего назначения была уже тюрьма.
Случайно в детприемнике нашел его дальний родственник отца – «седьмая вода на киселе», – и забрал к себе в город Мценск. Там он учился в школе и задумал поступать в МВТУ, но не получилось. В 1936-м он стал студентом Сталинградского механического института. И опять вроде бы все налаживается, начинает он постепенно выкарабкиваться из всех бедствий. Вот уж и диплом близок: последняя практика в Ленинграде. 23 июня 1941 года в понедельник он собирался уехать в Ригу на флот...
Война все поломала. Он работал на оборонном заводе в Сталинске157, а долгожданный диплом получил уже в МВТУ после войны. В 46-м был в Германии, но тогда с Королевым они близко не сошлись. Настоящая совместная работа началась уже в Подлипках. Высокий, молчаливый, сдержанный в выражении своих эмоций, Крюков нравился Королеву. В 1961 году он стал заместителем Главного конструктора по расчетно-теоретической работе, отвечал за все нагрузки, баллистику, аэродинамику.
За первый спутник получил Сергей Сергеевич Ленинскую премию, а за полет Гагарина – Героя
