Там

Эта антология любопытна, хотя в ней представлено много плохих поэтов и плохих стихотворений. Само название говорит о радикальном кризисе европейской культуры и объясняет общее настроение экспрессионистов: пессимизм, нигилизм, отчаяние, разочарованность в прогрессе, безнадежность, скука, скепсис. Все это, перемешанное с юмором, иронией, гротеском, дает веселенький коктейль, отравленный ядовитым наплевательством. Вот, к примеру, стихотворение немецкого поэта Якоба ван Ходдиса «Конец мироздания»:

Остроголового бюргера покидает шляпа,
наполняя криком все окружающее пространство.
Черепицы падают с крыш и разбиваются пополам,
и вода заливает берега — читайте — поднимается река.

Буря бесится, дикое море прыгает
на сушу, чтобы уничтожить дамбы.
Многие люди имеют в карманах табакерки.
Железнодорожные поезда падают с мостов.

Экспрессионист Ходдис написал совершенно равнодушное стихотворение. Если пустяковые причины порождают крупные последствия, тогда понятно: шляпа, слетевшая и беспокойная, табакерки в карманах «многих людей» неведомым образом вызвали бурю на море и железнодорожные катастрофы. Законно предположить, что последние вызовут еще более грандиозные катаклизмы. Но спокойный тон стихотворения исключает подобные выводы. Шляпы, табакерки, дамбы, поезда — объекты среди других объектов. Что бы с ними не случилось, как бы их не перемещали — особой беды не будет. Мир тоже входит в ряд этих объектов, если ему наступит конец — тоже ничего страшного. Якоб ван Ходдис, вероятно, хочет сказать, что все эти и тысячи им подобных вещей никакого отношения к поэзии не имеют. Правда, сие относительно. Допустим, мы поранили руку о булавку в нашем кармане, острую, злонамеренную. Она привлекает наше внимание, мы награждаем ее десятком эпитетов, она превращается в объект поэзии. К тому же есть вещи и люди, которые сами по себе являют поэзию. Алмаз, к примеру, или Байрон. Или Офелия.

Героиня «Гамлета» нас особенно интересует, поскольку на тему плывущей по реке мертвой Офелии написали стихи Артюр Рембо и экспрессионист Георг Гейм. Весьма любопытно сравнить два этих произведения.

Более тысячи лет печальная Офелия
Скользит белым фантомом по волнам черной реки,
Более тысячи лет ее нежное безумие
Напевает чуть слышный романс вечернему бризу.

Редкое для Рембо очень светлое романтическое стихотворение. Ни брутальной вербалистики, ни шокирующих образов. Офелия избавилась от странностей своего возлюбленного и, отдавшись космическим элементам, обрела умиротворенное, нездешнее движение-покой.

На воде спокойной и черной, где спят звезды,
Белая Офелия напоминает большую лилию,
Она плывет очень медленно, закутанная длинными вуалями…
Из леса доносится охотничий рожок.

Речной пейзаж свершает медлительные, едва заметные эволюции: бриз убаюкивает вуали, целует грудь и разворачивает венок; дрожащие ивы склоняются к плечам и плачут; тростники бережно ласкают мечтательный лоб; ненюфары тягостно вздыхают. Она просыпается иногда под спящей ольхой — в невидимом гнезде трепещут маленькие крылья. Таинственная песня кружится и падает с золотых звезд.

Но кроме идиллического забытья, космические элементы приносят суровость и неистовость.

О бледная Офелия, прекрасная как снег!
Да, ты умерла, дитя, унесенная рекой,
Потому что ветер с высоких гор Норвегии
Говорил одной тебе понятные слова о горькой свободе.

Офелия погибла из-за своей необыкновенной чувствительности. Горный ветер, разметав ее густые волосы, заполнил мечтательную голову дикими модуляциями и заглушил сердце, которое до той поры внимало только жалобам деревьев и дыханию ночи. Офелия погибла, потому что ее грудь, трепетную и нежную, разорвали голоса безумных морей, яростный грохот прибоя. И ничем не мог ее утешить красивый бледный кавалер, что апрельским утром молча сидел у ее колен, бедный безумец, равным образом одержимый бешенством стихий. И слова о небе и любви проникли в сердце сладкой отравой.

Небо! Любовь! Свобода! Прекрасный сон, бедная Офелия,
Ты растаяла в нем, словно снег в огне,
Твои великие видения задушили твои слова,
И чудовищная бесконечность ужаснула синие глаза!

И только поэт видит, как в звездных лучах, по ночам Офелия собирает цветы. И видит как в своих длинных вуалях Офелия плывет по реке подобно большой лилии.

Экспрессионист Георг Гейм совершенно иначе подошел к разработке темы. Тихая печаль чужда ему, стихотворение написано в силлабо-тоническом пятистопном ямбе, но в формально небрежной манере. Образы отличаются резкостью, силой, драстичностью.

В волосах — гнездо водяных крыс,
и руки в кольцах погружены в речную воду,
как плавники и, помогая ей плыть, рассекают
тени подводных тропических лесов.

Последнее солнце, блуждая в темноте,
опускается глубоко в склеп ее мозга.
Почему она умерла? Почему она так одиноко
расталкивает путаницу травы и папоротников в воде?