и зашил. Пей досыта в своей вазе! Покойся с миром, Маленькая астра! Знание дела, острый взгляд и холодная наблюдательность научили доктора Готфрида Бенна снисходительному отношению к живым людям и мертвецам. Служитель морга, после того, как выбил последнюю золотую пломбу изо рта неведомо умершей девушки, собрался на танцы и философски заметил: «Земля к земле!» Белой невесте негра уютно уложили на подушку белокурую голову, но жених умудрился вонзить в белые уши грязные пальцы своих ног. Он не виноват, ибо сам пострадал: лошадиным копытом ему раздробило глаза и лоб.
Маленький сборник «Морг» полон таких макабрических сцен, описанных прямо таки с академическим спокойствием. Странно, что так начинал один из великих поэтов двадцатого века, автор удивительных стихотворений о философии и любви.
Через несколько лет Готфрид Бенн резко изменил стиль и тематику своих произведений.
Никаких моргов, раковых бараков, операционных столов, несчастных случаев, медицинских инструментов и прочее. Две темы стали резко превалировать над другими: женщина и «я». От экспрессионизма осталось только свободное обращение с метром и рифмой, но поэтика переменилась целиком. С двадцатых годов он принялся широко пользоваться метонимиями, метафорами, ассоциативной образностью, синекдохами, междометиями, которые выражали все, что угодно, кроме эмоционального отношения автора, одним или несколькими словами вместо длинного периода: в результате стихи поражали сразу, но непонятно чем. Многоразовое прочтение давало каждый раз другое впечатление.
Мягкая боязливость. Расцветающий рассвет. Как из теплой шкуры пришло это из лесов? Красное грезит. Поднимается кровь. Стихотворение называется «Метро». Единственное указание места. Очевидно, человек стоит у двери вагона и пропускает «это, пришедшее из теплой шкуры из лесов». В следующей строфе единственное указание, что это женщина одетая, похоже, по-городскому:
Через все вёсны проходит чуждая женщина, Чулок напряженно натянут. Однако я не вижу кромки. Слишком далеко от меня. Я вздыхаю у двери. Легкий расцвет. Чуждая влажность. О как ее рот пожирает затхлый воздух! Ты — интеллект розы, кровь моря, ты — сумрак богов, Ты — цветочная клумба. Как стремят твои бедра прохладу походки, свойственную только тебе! Темная: живет под ее платьем только белый зверь — свободный и загадочный запах… Разумно рассуждая, в вагон входит молодая женщина, приехавшая с дачи или из санатория. Но зачем поэту разумно рассуждать? Явление в вагоне — резкий артефакт, натюрморт, создание, скомбинированное из обрывков фантазии поэта, далеких и близких воспоминаний о живой природе, смешанных с мифическими реминисценциями. Ее двойственность блуждает по всему стихотворению: когда автор употребляет продуманные, прециозные метафоры — интеллект розы, кровь моря, сумрак богов, она — ты, когда в ней темной чувствуется белый зверь, она — она, ее, чуждая в третьем лице.
Она прошла и ушла, автор не успел в нее влюбиться. К тому же она чужда и опасна. Но даже там, где любовь возможна, Бенн не изменяет своей холодности. «Английское кафе».
Совершенно узкие туфли, русские, еврейки, мертвые народы, далекие берега скользят после Нового Года. Скрипки зеленеют. Майской свежестью веют арфы. Ветер пустыни. Розовеют пальмы. Раэль, узкие золотые часы на запястье, мозг агрессивен и пол защищен. Врагиня! Однако твоя рука — земля нежнокоричневая, почти вечная. Даже, когда Готфрид Бенн не упоминает конкретно о мифе, нечто мифическое ощущается в его поэзии. Мы ничего не знаем о Раэли, но слышим древнее эхо, отзвук далеких эпох.
О белокурая! О лето твоей наготы! О аромат жасмина этого локтя! О я хорош с тобой. Я ласкаю тебе твои плечи. Ты, мы путешествуем. Тирренское море. Лихорадочная синева. Дорический храм. В розовой беременности равнины. Поля умирают смертью асфоделей. Раэль холодна, эгоистична, как бы сейчас сказали, эмансипирована. С ней вполне удобна и приятна краткая эротическая связь, не более того. Героиня «Метро» внутренне чужда и фантастична по прихоти поэта, Раэль обладает элементами средиземноморского пейзажа, родственной поэту ассоциативностью. Раэль принадлежит внешнему миру, она везде своя: Раэль и английское кафе, Раэль и Тирренское море, Раэль и дорический храм. Но совершенно ясно: после этого моря и этого храма другая женщина привлечет другие пейзажи, станет деталью другого орнамента, небом другой
