составить мнение о той или иной книге по количеству изданий.
- Пожалуй, все-таки стоит выписать эту книгу, как вы думаете? спросила она. - Вы ищете Антонию? Если увидите в саду Баньяна, скажите ему, пожалуйста, Дик, что я хочу его видеть; последнее время он стал просто невозможен. Я, конечно, понимаю, как ему тяжело, но, право, он переходит всякие границы.
Получив наказ разыскать младшего садовника, Шелтон вышел из столовой. С горя он заглянул в бильярдную. Антонии там не было. Вместо нее он увидел высокого круглолицего джентльмена с холеными усами, который упорно пытался послать красного в угол. Его звали Мэбби. При появлении Шелтона он выпрямился и, надув губы, словно ребенок, спросил сонным голосом:
- Сыграем по сто?
Шелтон покачал головой, пробормотал что-то в свое оправдание и уже собрался было идти, как вдруг джентльмен по имени Мэбби с огорченным видом дотронулся до того места, где усы его соприкасались с пухлыми румяными щеками, и удивленно спросил:
- По скольку же вы обычно играете?
- Право, не знаю, - ответил Шелтон.
Джентльмен по имени Мэбби натер мелом кий и, передвинувшись на своих толстых расслабленных ногах, обтянутых узкими брюками, изогнулся для удара.
- Хорош удар, а? - спросил он, вновь выпрямившись и с сонным любопытством глядя на Шелтона своими сытыми глазами. Глаза эти, казалось, говорили: 'Непонятное животное этот Шелтон!'
Шелтон поспешно вышел из дома, - он хотел добежать до лужайки, расположенной в глубине сада, но тут к нему подошел прогуливавшийся на солнышке молодой человек в рубашке с мягким отложным воротничком, хрупкий на вид, с редкими белобрысыми усиками, высоким лбом и переплетением тонких голубоватых жилок на висках. Походка у него была упругая, шаг мелкий, но четкий. Лицо его, молодое и открытое, носило на себе, подобно лицам многих английских аристократов, печать изысканного эстетства. Должно быть, он понимал толк в старинной мебели и церквах. Сейчас в руках он держал 'Спектэйтор',
- А, Шелтон! - сказал он высоким, тонким голосом, останавливаясь в такой удобной позе, что было бы просто кощунством заставить его переменить ее. - Вышли подышать свежим воздухом?
Загорелое лицо Шелтона, его неправильный нос и мягко очерченный, но упрямый подбородок до странности не соответствовали точеным чертам эстета.
- Хэлидом говорил мне, что вы собираетесь выставить свою кандидатуру в парламент, - сказал тот.
Шелтон вспомнил властную манеру Хэлидома устраивать чужие дела по своему усмотрению и улыбнулся.
- Разве я похож на кандидата? - спросил он.
Брови эстета чуть дрогнули. Ему, по-видимому, никогда не приходило в голову, что человек, собирающийся выставить свою кандидатуру в парламент, должен быть похож на кандидата, и он с некоторым любопытством оглядел Шелтона.
- Если на то пошло, так, пожалуй, нет, - сказал он.
В его глазах, с такою нарочитой иронией взирающих на мир, был тот же вопрос, что и в глазах Мэбби, хотя они были совсем другими; они, казалось, тоже спрашивали: 'Что за непонятный тип этот Шелтон?'
- Вы по-прежнему служите в министерстве внутренних дел? - спросил Шелтон.
Эстет нагнулся и понюхал розу.
- Да, - ответил он. - Это меня вполне устраивает. У меня остается много свободного времени для занятий искусством.
- Это, должно быть, очень интересно, - сказал Шелтон, не переставая искать глазами Антонию. - Мне вот никогда не удавалось увлечься чем-нибудь.
- Вы никогда ничем не увлекались?! - воскликнул эстет, проводя рукой по волосам (он был без шляпы). - Но чем же вы в таком случае заполняете свое время?
Шелтон не знал, что ответить: он никогда не задумывался над этим:
- Право, не знаю, - нерешительно сказал он. - По-моему, всегда что-нибудь находится.
Эстет засунул руки в карманы и окинул собеседника ясным взглядом.
- Каждый человек должен чем-то увлекаться, чтобы не потерять интереса к жизни, - заметил он.
- Интереса? - угрюмо повторил Шелтон. - Я нахожу, что жизнь сама по себе достаточно интересна.
- Ах, вот как! - сказал эстет, словно порицая такое отношение к жизни, как к чему-то самому по себе интересному.
- Все это прекрасно, - продолжал он, - но этого мало. Почему бы вам не заняться резьбой по дереву?
- Резьбой по дереву?
- Как только мне надоедает заниматься служебными бумагами и тому подобным, я бросаю все и сажусь за резьбу по дереву, - это такой же отдых, как игра в хоккей.
- Но мне совсем не хочется этим заниматься.
Брови молодого эстета сдвинулись, и он дернул себя за ус.
- Вот увидите, как невыгодно прожить жизнь без увлечений, - сказал он. - А что вы будете делать, когда состаритесь?
Слово 'невыгодно' прозвучало как-то странно в его устах, ибо, глядя на него, казалось, что весь он словно покрыт эмалью, наподобие современных драгоценностей, которые делают так, чтобы никто не догадался об их настоящей цене.
- Вы бросили адвокатуру? Неужели вам не скучно ничего не делать? продолжал эстет, останавливаясь перед старинными солнечными часами.
Шелтон, естественно, не счел удобным объяснять, что он влюблен и что это заполняет всю его жизнь. Безделье недостойно мужчины! Но до сих пор он никогда еще не ощущал потребности в каком-то занятии. И потому он молчал, но это молчание ничуть не смутило его спутника.
- Прекрасный образец старинного мастерства! - сказал тот, движением подбородка указывая на солнечные часы, и, обойдя кругом, принялся рассматривать их с другой стороны.
Серый постамент часов отбрасывал на дерн тонкую укорачивающуюся тень; по бокам его тянулись вверх язычки мха, а у подножия густо разрослись маргаритки, - казалось, часы растут из самой земли.
- Хотелось бы мне иметь их у себя! - сказал эстет. - Право, не помню, чтоб я видел солнечные часы лучше этих.
И он снова обошел вокруг них.
Брови его были по-прежнему иронически вздернуты, но глаза под ними светились тонким расчетом, рот был слегка приоткрыт. Человек более наблюдательный сказал бы, что на лице его написана жадность, и даже Шелтон был так поражен, словно прочел в 'Спектэйторе' исповедь торгаша.
- Перенесите эти часы в другое место, и они утратят все свое очарование, - сказал Шелтон.
Его собеседник нетерпеливо обернулся; на сей раз, как ни удивительно, он и не пытался скрывать свои чувства.
- Нисколько! - оказал он. - Ого! Я так и думал! Тысяча шестьсот девяностый год. Самый расцвет этого мастерства! - Он провел пальцем по краю циферблата. - Великолепная линия - ровная, словно она только сейчас высечена. Вы, видимо, не очень интересуетесь подобными вещами. - И на лице эстета вновь появилась прежняя маска, говорившая, что он привык к равнодушию вандалов.
Они двинулись дальше, к огородам); Шелтон по-прежнему старательно обыскивал глазами каждый тенистый уголок. Ему хотелось сказать: 'Я очень тороплюсь', - и помчаться дальше, но в эстете было что-то такое, что оскорбляло чувства Шелтона и в то же время исключало всякую возможность проявить их. 'Чувства?! - казалось, говорил этот человек. - Прекрасно. Но нужно что-то еще, кроме этого. Почему бы не заняться резьбой по дереву?.. Чувства! Я родился в Англии и учился в Кембридже...'
- Вы здесь надолго? - спросил он Шелтона. - Я завтра уезжаю к Хэлидому. Очевидно, мы там с вами не встретимся? Славный малый, этот Хэлидом! У него превосходная коллекция гравюр!
