– Я хотел поговорить с вами об одном чеке. Кто-то подделал подпись моего племянника.
Брови поднялись, веки легли на глаза.
– Да. В суд Дарти не обратится.
Сомсу стало тошно.
– Вы так уверены, – сказал он, – а вот мой племянник еще не решил, как поступить.
– Мы вместе учились, мистер Форсайт.
– И вы на этом спекулируете? Есть, знаете ли, предел, мистер Стэйнфорд. А подделка была умелая для новичка.
В лице что-то дрогнуло; и Сомс извлек из кармана подделанный чек. Ну конечно, недостаточно защищен, даже не перечеркнут. Теперь на чеках Вэла придется ставить штамп; «Обращения не имеет; платите такому-то». Но как припугнуть этого типа?
– Я пригласил сюда агента сыскной полиции, – сказал он, – он войдет, как только я позвоню. Так продолжаться не может. Раз вы этого не понимаете... – И он сделал шаг к звонку.
На бледных губах возникла еле заметная горькая улыбка.
– Вы, мистер Форсайт, смею предположить, никогда не бывали в нужде?
– Нет, – брезгливо ответил Сомс.
– А я не выхожу из нее. Это очень утомительно.
– В таком случае, – сказал Сомс, – тюрьма вам покажется отдыхом. – Но уже произнося эти слова, он счел их лишними и, пожалуй, грубыми. Перед ним был вообще не человек, а тень, томная, скорбная тень, Все равно что терроризировать привидение!
– Послушайте, – сказал он, – дайте мне слово джентльмена оставить в покое моего племянника и всю нашу семью, тогда я не буду звонить.
– Очень хорошо, даю вам слово; верить или нет – ваше дело.
– Так, значит, на том и покончим, – сказал Сомс. – Но это последний раз. Доказательство я сохраню.
– Жить нужно, мистер Форсайт.
– Не согласен, – сказал Сомс.
«Тень» издала неопределенный звук – скорее всего смех, – и Сомс опять остался один – Он быстро прошел к двери посмотреть, как тот выйдет на улицу. Жить? Нужно? Разве такому не лучше умереть? Разве большинству людей не лучше умереть? И, поразившись такой несуразной мысли, он прошел в гостиную. Сорок пять лет, как он обставил ее, и вот сейчас она, как и раньше, полна маркетри. На камине стоял небольшой старый дагерротип в глубокой эмалевой рамке – портрет его деда, «Гордого Доссета», чуть тронутый розовым на щеках. Сомс остановился перед ним. Подбородок основателя клана Форсайтов удобно покоился между широко расставленными углами старомодного воротничка. Глаза с толстыми нижними веками – светлые, умные, чуть насмешливые; бакенбарды седые; рот, судя по портрету, может проглотить немало; старинный фрак тонкого сукна; руки делового человека. Кряжистый старик, сильный, самобытный. Чуть не сто лет этому портрету. Приятно видеть признаки сильного характера после этого томного, пообносившегося экземпляра! Хорошо бы посмотреть на места, где родился и рос этот старик, перед тем как, в конце восемнадцатого века всплыть на поверхность и основать род Форсайтов. Надо взять Ригза и съездить, а если Флер не поедет, еще, может, и лучше! Ей было бы скучно! Корни для молодежи ничего не значат. Да, нужно съездить посмотреть на корни Форсайтов, пока погода не испортилась. Но сначала надо устроить старого Грэдмена. Приятно будет повидать старика после такого переживания, он никогда не уходит из конторы раньше половины шестого. И, водворив дагерротип на место. Сомс поехал на такси в Полтри и по пути размышлял. Трудно стало вести дела, когда вас вечно подстерегают субъекты вроде Элдерсона или этого Стэйнфорда. Вот так же и страна – не успеет выбраться из одной заварухи, как попадает в другую; стачка горняков кончится с зимними холодами, но тогда всплывет еще что-нибудь – война или другие беспорядки. И еще Флер... у нее большое состояние. Неужели он сделал ошибку, дав ей такую самостоятельность? Нет, мысль связать ее при помощи денег всегда ему претила. Как бы она ни поступала – она его единственный ребенок; можно сказать, его единственная любовь. Если ее не удержит от падения любовь к сыну и к нему, не говоря уже о муже, неужели поможет угроза лишить ее наследства? Как бы там ни было, дело с ней обстоит как будто лучше; возможно, что он ошибся.
Сити разгружался от дневной жизни. Служащие разбегались во все стороны, как кролики; хоть бы они утром вот так сбегались, а то стали нынче отлынивать от работы. Начинают в десять, а не в девять, как прежде; кончают в пять, а не в шесть. Положим, есть телефоны и еще всякие усовершенствования, и работы, возможно, выполняется не меньше; не пьют столько пива и хереса, как бывало, и не съедают столько бифштексов. Измельчала порода, как сравнишь с этим стариком, чей портрет он только что рассматривал, – торопливый пошел народ, узколобый; выражение лица нервное, тревожное – точно они вложили свой капитал в жизнь и оказалось, что акции-то падают. И ни одного сюртука не увидишь, ни одного цилиндра. Покрепче надвинув свой собственный. Сомс оставил такси у знакомого тупичка в Полтри и вошел в контору «Кэткот, Кингсон и Форсайт».
Старый Грэдмен только что стянул рабочий пиджак со своей широкой согнутой спины.
– А, мистер Сомс, а я как раз собрался уходить. Разрешите, я сейчас надену сюртук.
Сюртук, судя по покрою, изготовления девятьсот первого года.
– Я теперь ухожу в половине шестого, Работы обычно не так уж много. Люблю соснуть до ужина. Рад вас видеть; вы нас совсем забыли.
– Да, – сказал Сомс, – я редко захожу. Но я вот думал... Случись что-нибудь с вами, или со мною, или с обоими, дела живо запутаются, Грэдмен.
– О-о, не хочется и думать об этом!
– А нужно; мы с вами не молоды.
– Ну, я-то не мальчишка, но вы, мистер Сомс, – разве это старость?
