Тогда Джон вышел, и она отворила калитку, за которой начиналась тропинка. В роще они постояли, прислушиваясь, не заметил ли кто их незаконного вторжения. Ясный сентябрьский день быстро меркнул. Последний сеанс затянулся, было поздно, и среди берез и лиственниц рощи сгущались сумерки. Флер ласково взяла его под руку.
– Слушай! Правда, тихо? Как будто и не прошло семи лет, Джон. А тебе хотелось бы? Опять были бы невинными младенцами?
Он ответил сердито:
– К чему вспоминать – все случается так, как нужно.
– Птицы ложатся спать. Тут совы водились?
– Да; скоро, наверно, услышим их.
– Как пахнет хорошо!
– Деревья и коровники!
– Ваниль и тмин, как говорят поэты. А коровники близко?
– Да.
– Тогда не стоит идти дальше.
– Вот упавшее дерево, – сказал Джон, – Можно сесть подождать, пока закричит сова.
Они сели рядом на старое дерево.
– Росы нет, – сказала Флер. – Скоро погода испортится. Люблю, когда веет засухой.
– Люблю, когда пахнет дождем.
– Мы с тобой никогда не любим одно и то же, Джон. А между тем – мы любили друг друга. – Она плечом почувствовала, как он вздрогнул.
– Вот и часы бьют! Уж поздно. Флер! Слышишь? Сова!
Крик раздался неожиданно близко, из-за тонких ветвей. Флер встала.
– Попробуем ее отыскать.
Она двинулась прочь от упавшего дерева.
– Ну, где ты? Побродим немножко, Джон.
Джон поднялся и побрел рядом с ней между лиственниц.
– Кажется, сюда – верно? Как быстро стемнело. Смотри – березы еще белеют. Люблю березы, – она положила ладонь на бледный ствол. – Какой он гладкий, Джон, словно кожа, – и, наклонившись вперед, приникла к стволу щекой. – Вот потрогай мою щеку, а потом кору. Правда, не отличишь, если бы не тепло?
Джон поднял руку. Она повернулась и коснулась ее губами.
– Джон, поцелуй меня один раз.
– Ты ведь знаешь, я не могу поцеловать тебя «один раз». Флер.
– Тогда целуй меня без конца, Джон.
– Нет, нет, нет!
– Все случается так, как нужно, – это ты сказал.
– Флер, не надо! Я не вынесу.
Она засмеялась – нежно, еле слышно.
– И не нужно. Я семь лет этого ждала. Нет! Не закрывай лицо. Смотри на меня! Я все беру на себя. Женщина тебя соблазнила. Но, Джон, ты всегда был мой. Ну вот, так лучше. Теперь я вижу твои глаза. Бедный Джон! Поцелуй меня! – В долгом поцелуе она словно лишилась чувств; не знала даже, открыты его глаза или закрыты, как у нее.
И опять прокричала сова.
Джон оторвался от ее губ. Он дрожал в ее объятиях, как испуганная лошадь.
Она прижалась губами к его уху, шептала:
– Ничего, Джон, ничего. – Услышала, как у него захватило дыхание, и ее теплые губы продолжали шептать: – Обними меня, Джон, обними меня!
Теперь не оставалось ни проблеска света; между темных перистых веток глядели звезды, и далеко внизу, там, где начинался подъем, дрожало и подбиралось к ним сквозь деревья неверное мерцание всходящей луны. Легкий шорох нарушил безмолвие, стих, раздался снова. Ближе, ближе Флер прижималась к нему.
– Не здесь, Флер, не здесь. Я не могу... не хочу...
– Нет, Джон, здесь, сейчас. Ты ведь мой.
Когда они снова сидели на упавшем дереве, сквозь деревья светила луна.
Джон сжимал руками виски, и ей не были видны его глаза.
– Никто никогда не узнает, Джон.
