– Разрешите подвезти вас, милорд?
– Благодарствуйте, мистер Монтросс. Все мечтаю о собственном автомобиле. Вам с нами по дороге, Монт? Мистер Монтросс, вы знаете эту песенку: «Мы в дом к Алисе все зайдем»? Мой мальчик-молочник ею прямо увлечен. Я все думаю, что это за Алиса? Подозрительная, по-моему, особа. Спокойной ночи, миссис Монт. У вас прелестный дом!
– Спокойной ночи, сэр!
Его рука, рука «моржа»; рука свекра.
– Кит здоров. Флер?
– Цветет.
– Спокойной ночи, милая!
Милая – мать его внука! «Завтра, завтра, завтра!» Дряхлый груз укрыт пледом, дверца захлопнулась – какая мягкая, бесшумная машина. Опять голоса.
– Привести вам – такси, дядя Хилери?
– Нет, спасибо, Майкл, мы с епископом пройдемся.
– Я дойду с вами до угла. Идемте, сэр Годфри? До свидания, родная. Твой отец остался обедать. Я вернусь от Блайта часов в десять.
И вышли звери из ковчега по четыре!
– Не стой здесь, озябнешь! – Голос отца! Единственный, с кем ей страшно встретиться глазами. Нельзя снимать маску.
– Ну, папа, что сегодня делал? Пойдем в гостиную, скоро обедать.
– Как твой портрет? Не преувеличивает этот молодчик? Нужно бы мне зайти посмотреть.
– Подожди еще, папа. Он очень обидчивый.
– Все они такие. Я думал завтра поехать на Запад, поглядеть, откуда вышли Форсайты. Тебе вряд ли удалось бы вырваться и поехать со мной?
Флер слушала, не выдавая чувства облегчения.
– На сколько ты уезжаешь, папа?
– Вернусь на третий день. Туда меньше двухсот миль.
– Боюсь, что мой художник расстроится.
– Я и не думал, что это тебя соблазнит. Блеска ни малейшего. А я уже давно собирался. И погода стоит хорошая.
– Я уверена, что будет страшно интересно, милый; ты мне все потом расскажи. Но с этими сеансами и с домом отдыха я сейчас очень связана.
– Так я буду ждать тебя в воскресенье. Твоя мать уехала в гости только и знают, что играть в бридж; пробудет там до понедельника. Ты ведь знаешь, я всегда хочу тебя видеть, – добавил он просто.
И чтобы уйти от его взгляда, она встала.
– Сейчас, папа, я только сбегаю наверх переодеться.
После этих собраний комитета я всегда чувствую, что нужно помыться. Не знаю почему.
– Пустая трата времени, – сказал Сомс. – Трущобы всегда будут. А все-таки занятие вам обоим.
– Да, Майкл наслаждается.
– Вот старый дурак этот сэр Тимоти! – И Сомс подошел к Фрагонару. Ту картину Морланда я повесил, Маркиз – приятный старик. Я тебе, кажется, говорил, что оставлю свои картины государству? Тебе они не нужны. Когда-нибудь переедешь жить в этот Липпингхолл. Там картины не ко двору. Предки, да оленьи рога, да лошади – вот там что. Да.
Тайная жизнь и Липпингхолл? Пусть еще долго, долго этого не будет!
– О, папа, Барт никогда не умрет!
– Н-да! Что и говорить, живуч. Ну, беги к себе!
Смывая пудру и пудрясь опять. Флер думала: «Милый папа! Какое счастье! Он будет далеко».
Теперь, когда она окончательно решилась, было сравнительно легко обманывать и спокойно улыбаться свеженапудренным лицом над тарелками челсийского фарфора.
– Где ты думаешь повесить свой портрет, когда он будет готов? – заговорил Сомс.
– О, ведь он твой, милый.
– Мой? Ну конечно; но ты его повесь у себя. Майкл захочет.
Майкл – в неведении! Эта мысль ее больно кольнула. Что же, она будет с ним по-прежнему ласкова. К чему старомодная щепетильность?
– Спасибо, милый. Думаю, что он захочет повесить его в гостиной. Как раз подойдет: серебро и золото – мой маскарадный костюм. – Помню, – сказал Сомс, – что-то с колокольчиками.
– Эта часть картины, по-моему, очень хорошо вышла.
– Что? А лицо ему разве не удалась?
