— А может, это был какой-то другой язык. Но я все понимал!
— А откуда вы знаете, что неподалеку было море?
Томас пожал плечами и смущенно ответил:
— Просто знаю, и все.
— Вы были на море?
— Во сне? В этот раз — нет. А вообще оно мне иногда снится.
— А на самом деле вы действительно ни разу не бывали на море?
— Нет, когда же.
— Может, вам все-таки снится не море, а большое озеро? Ведь на Женевском озере, на нашем Лазурном берегу, вы наверняка когда-нибудь бывали?
— Бывал, с женой. Но это другое. Мне снится море, там такие большие волны. — Томас взмахнул рукой.
— Что еще вы видели сейчас во сне?
— Больше ничего, только собирал яблоки в саду… Хотя нет. Впечатление было, будто я оторвался на миг от земли и полетел… Приятное такое ощущение, и немножко страшно. Давно так не летал, пожалуй, с детства.
— В том же саду летали?
— Над садом.
— А море при этом видели?
— Нет.
— И никаких домов, строений не видели?
— Нет, только сад.
Через некоторое время Морис усыпил его снова, опять внушив рассказать при пробуждении все, что увидит во сне.
Когда Томас заснул и мы вошли в лабораторию, Морис сказал:
— Он летал во сне. Хороший признак!
— Почему ты считаешь это хорошим признаком? — спросила я.
— Летают во сне обычно в детстве, пока человек растет. Похоже, удалось его настроить на детские сновидения. И сад этот… Наверняка какие-то детские воспоминания пробуждаются. В монастыре у них не было никакого сада.
— И детские голоса слышит — видимо, сам тоже был во сне ребенком. Вы правы, профессор, — вставил оживленно Ганс и тут же испуганно посмотрел на Томаса.
Тот вдруг негромко застонал.
Мы замерли.
Томас дернулся и повернулся на правый бок.
— Просыпается? — испуганно прошептала я, пятясь к двери.
— Без моего приказа? Что ты, — успокоил меня Морис.
Томас громко вздохнул и закинул левую руку за голову.
— Кажется, теперь ему снится что-то не слишком приятное, — озабоченно проговорил Морис.
Мы помолчали, глядя на спящего.
— А на каком же языке они разговаривали, мальчики в саду? — спросил Мориса секретарь. — Он ведь никакого языка, кроме немецкого, не знает, но почему-то заколебался, отвечая на ваш вопрос. Или в детстве он говорил на каком-то другом языке и понимал его во сне?
— Вполне возможно. Одна француженка в глубоком гипнозе вдруг заговорила на языке, который никто из окружающих не мог понять. Оказалось, она говорит на одном из наречий, которое слышала, когда жила маленькой девочкой с родителями в Индии. А проснувшись, разумеется, ничего не понимала на этом наречии и не могла даже поверить, что знает его.
— Может, она притворилась? — недоверчиво сказал Ганс.
— Зачем? И любопытно, что самые давние воспоминания вдруг оживают, когда человек становится старше. В нью-йоркской больнице долго лежал один тяжелобольной старик. Родился он и провел детство в Италии, юность — во Франции, а последние годы жил в Америке. В начале болезни он говорил только по- английски. Потом вдруг забыл этот язык и стал говорить по-французски. А перед смертью он говорил и понимал лишь по-итальянски, на языке далекого детства. Не случайно и Томасу «странные сны» начали видеться лишь теперь, а раньше, пока он был помоложе, детство ему не снилось.
— А море? Он же уверяет, будто никуда не выезжал из Швейцарии, никогда не был на море. Как же он видит его во сне? — спросила я.
— Ну, с морем дело темное, — покачал головой Морис. — Оно может присниться, даже если он и никогда не был на море. В кино-то он его наверняка видел. Мы, современные люди, смотрим слишком много кинофильмов и телевизионных передач. Мир для нас так знаком, что порой начинаем путать, что видели в кино, а где были на самом деле.
— Опять он стонет, — сказала я. — Мне его жалко, Морис. Может, лучше его разбудить?
— Пожалуй, пора.
Мы с Гансом вышли, и Морис начал будить Томаса, предварительно внушив ему, что, проснувшись, он будет чувствовать себя здоровым, свежим и бодрым, все его опасения и тревоги пройдут.
На счете «пять» Томас открыл глаза.
— Ну, как поспали?
— Хорошо. Только неприятный сон видел.
— Какой?
— Будто я с какими-то мальчиками заперт в комнате. В сад не пускают… Душно, неприятно.
— В какой сад? В тот же, который снился вам раньше?
— Да.
— Откуда вы знаете, будто это тот же сад? Вы видели его из окна?
— Нет. Окно маленькое, высоко, под самым потолком. И на нем решетка. Но за стеной сад, я чувствую.
— Что же это тогда за комната? Тюрьма?
— Не знаю. Нет, не похоже. Но мы чем-то напуганы. Стучим, а дверь не открывают. Страшно.
— А обычно, в естественном сне, вы видите неприятные вещи?
— Последнее время часто, — хмуро ответил Томас. — Этот сон сейчас был очень неприятный?
— Неприятный… страшный…
— Ну ладно, больше вас мучать сегодня не буду. До завтра!
— До свидания, доктор!
Просматривая вечером стенограмму своих разговоров с Томасом, Морис откинулся на спинку стула и недовольно сказал:
— Мало он рассказывает подробностей о своих снах. Наверное, стесняется, смущает непривычная обстановка. Попробуем изменить методику и разговорить его.
Усыпляя Томаса на следующем сеансе, Морис дал ему такой приказ:
— Вам снится сон… Вам снится приятный сон. Все, что вы видите и переживаете в этом сне, говорите громко, вслух, не пробуждаясь!
«Неужели и это возможно?» — подумала я.
Морис взял Томаса за руку, высоко поднял ее и отпустил. Рука безвольно упала.
— Отлично, третья стадия…
— Одну минуточку! — вдруг раздался голос Ганса. — Прошу вас, профессор, сидите так возле него, не шевелитесь.
— Что вы задумали? — недовольно повернулся к нему Морис. — Притащили сюда блиц, хотите снимать? Зачем?
— Для истории. Будут хорошие снимки для нашего маленького музея…
— Незачем… Да и опыты только начинаются, — поморщился Морис, но махнул рукой: — Ладно, фотографируйте скорее, раз уж нацелились.
— Минуточку!
