доказать правильность своих выводов, убедить всех - в том числе и научных противников. Он опасается, что еще не готов к этому: «После долголетних попыток разрешить ряд загадок, эти выводы кажутся бесспорными только мне одному».
И через одиннадцать лет: «Для меня лично вопрос о происхождении видов решен, но, боже ты мой, как мало это значит!»
Поспешить - значит только насмешить людей по печальному примеру Ламарка. Дарвин прекрасно понимает: если он выскажет свои идеи, не подкрепив их ясными, неопровержимыми доказательствами, противники просто объявят его очередным глуповатым последователем всеми осужденного Ламарка и осмеют. И никто не заметит, что на самом деле он спорит с Ламарком, дает совершенно иное объяснение старым загадкам.
Этого больше всего опасается Дарвин. Вот почему он так долго молчит, хотя новых идей так жаждет наука. Без них она не может развиваться дальше.
Он уже прекрасно понимал, что его идеи далеко выходят за пределы чистой биологии. Они имеют гораздо более важное - философское, мировоззренческое - значение, и свое отношение к ним придется определять каждому человеку на Земле - принимать их или не соглашаться с ними. И Дарвин уже предчувствовал, какую это вызовет поистине всемирную бурю.
«Основы геологии» Ляйелля пользовались успехом, их раскупали охотней романов. Но его еретические идеи особого шума не вызвали. Все без особых переживаний приняли, что лик Земли постепенно меняется. Работа солнца, дождя, ветра - все это было понятно и очевидно каждому. И пока еще речь ведь шла о камнях. А Дарвин готовил подкоп под святая святых привычного мировоззрения. Он собирался просто- напросто навсегда изгнать из природы бога!
Но в этом он пока еще сам себе до конца не отдает отчета. И никто на свете не подозревает, какой он готовит всемирный взрыв. Пока Дарвин известен лишь небольшому кругу ученых как молодой талантливый натуралист, в основном геолог, очень способный и трудолюбивый. Его слава еще впереди.
Обманчивый покой
Чтобы все до конца понять самому и убедить в своей правоте мир, нужно было прежде всего избежать ошибки, совершенной дедом: подобрать множество строгих, неопровержимых фактов. На это уходят годы.
Он привлекает к этой работе и всех своих ученых друзей. Гукер шлет ему пространные сведения о растительности Новой Зеландии, американский ботаник Аза Грей - об альпийских растениях, которые обнаружил у себя на родине. Старого приятеля Фокса Дарвин заставляет наблюдать за полосатостью, порой вдруг возникающей в окраске лошадей. Новый его друг Гексли, пока еще твердо уверенный, как мы знаем, в неизменности видов, выписывает ему свежайшие сведения по эмбриологии рыб.
Деревенские ребятишки ищут для него в лесу выпавших из гнезда птенцов и ловят ящериц. Дарвин переписывается с огородниками и владельцами скаковых конюшен. Он заводит широкие знакомства со всеми окрестными голубеводами, дотошно расспрашивает, часами слушает их разговоры в кабачках и тавернах (а мы знаем, чего это ему стоило при его здоровье!). Он шлет письма знатокам: «Я хотел бы знать, в каком возрасте гнездовые голуби имеют так хорошо выраженные хвостовые перья, что их можно пересчитать... Я должен или сам выводить голубей (что для меня вовсе не удовольствие, а ужасное мучение), или покупать молодых; но преяеде чем самому идти к продавцу, мне действительно нужно узнать что-нибудь об их развитии, чтобы не обнаружить большого невежества и не оказаться обманутым». И покупает голубей, страдая от проделок жуликоватых продавцов, разводит у себя в Дауне, гоняет их, как мальчишка, пугая домашних лихим заливистым свистом, так не подходящим к его почтенной наружности.
И становится таким знатоком секретов голубеводства, что к его мнению почтительно прислушиваются не только зоологи всего мира, но и старики - любители в трактирах.
Чтобы самому побыстрее узнавать о новых открытиях, которые могли ему пригодиться, Дарвин начал изучать немецкий язык и не удержался, как-то похвастал этим профессору Гукеру.
- Ах, мой дорогой друг, это ничего не значит, - флегматично ответил тот. - Я много раз начинал изучать его...
Шли годы. У Дарвина родились еще три дочки и два сына. Он любил возиться с детьми, но и при этом оставался исследователем. Из наблюдений за смешными гримасами малышей потом возникнет замысел интереснейшей книги «Выражение эмоций у животных и человека».
«Я веду очень тихую и потому счастливую жизнь, - писал он друзьям. - И медленно, но постоянно ползу вперед со своей работой».
Работать в сельском уединении Дауна было очень удобно. Дом Дарвину нравился. Пристроенные там и тут в причудливом беспорядке балконы и веранды и стены, густо покрытые плющом, придавали дому живописный вид. Из окна кабинета на втором этаже открывался чудесный вид на поля и луга, разделенные живыми зелеными изгородями кустарников, на деревушку с церковью вдали.
Сад вокруг дома все разрастался: вишни, груши, сливы, каштаны, яблони и айва, грецкий орех. Под самыми окнами цвела магнолия. Ее густой аромат напоминал ученому о тропических джунглях.
Он много времени проводил на воздухе. Дверь из гостиной открывалась прямо в сад. Шагни - и ты среди природы. Перед дверью ставили под навесом любимое кресло Дарвина с высокой спинкой, и в хорошую погоду он тут работал. Или бродил в глубокой задумчивости по дорожкам сада, совершал дальние прогулки по окрестным лугам. Порой заходил в деревню, где все его знали и кланялись с глубокой почтительностью, издалека завидев его крупную, величавую фигуру в неизменном коротком пальто- накидке.
Каждый день он посещал свое собственное «опытное поле» - небольшой, всего в шесть квадратных футов[6], участок, разделенный на две половины. Одна половина аккуратно обрабатывалась, как настоящие поля. К другому участку никто не притрагивался вот уже пятнадцать лет. Дарвина очень увлекали наблюдения над этим «садом сорных растений», как он его прозвал. Он пристально следил за судьбой каждого ростка.
Какие драмы возникали в полной тишине на этом клочке земли! Какая тут шла беспощадная война за место под солнцем, за каждую каплю влаги, каждую крупицу питательных веществ! Все происходило точь- в-точь, как в поэме Эразма Дарвина:
В письмах друзьям Дарвин подробно рассказывал о своих открытиях, сделанных на микроскопическом поле, приводил точные цифры - сколько растений взошло весной, сколько погибло оттого, что их заглушили соседи, сколько сожрали нагрянувшие среди лета улитки.
