Откуда у них брались силы – непонятно.
Питались они впроголодь и чем попало. Приходилось беречь быстро таявшие патроны. Джонни теперь охотился на игуан по первобытному индейскому способу, подкрадываясь к ним с заостренной палкой вместо копья. Бить надо было метко, потому что раненые игуаны отчаянно сопротивлялись и могли сильно исцарапать своими острыми когтями. А каждая ранка в этом насыщенном влагой и всяческой живностью воздухе грозила заражением. Но и одной рукой Джонни поражал цель без промаха.
Никто уже не отказывался и от жареной обезьяны, только подстрелить их, прячущихся в густой листве высоко над головой, было нелегко.
Сильно хотелось пить. Вечерние привалы обычно устраивали возле какой-нибудь лужицы, и Андрей скрепя сердце разрешал набрать из нее мутной воды, кишмя кишевшей всякой микроскопической живностью, и хорошенько ее вскипятить.
Безопаснее было выжимать воду из растений. Особенно сочными оказались толстенные стебли некоторых лиан, похожие на живые канаты. Из двухметрового куска такой лианы удавалось выжать до полстакана чуть кисловатой жидкости.
Теперь Великий Лес предстал перед Андреем в своем настоящем обличье. Он был не просто враждебной стихией, ставившей человеку преграды на каждом шагу. Он жаждал непременно погубить, уничтожить каждого, кто дерзнет вторгнуться в его вечный полумрак.
Сделаешь шаг – лиана преграждает путь. Шаг в сторону – и попадаешь в густые папоротники, приходится продираться сквозь них, рискуя набрать клещей. На следующем шагу вынужден прыгать через упавший ствол с опасностью подвернуть ногу – и натыкаешься на преграду из колючих шипов. Повсюду природа расставила тысячи потаенных ловушек.
Лес отрезал их от всего мира своим зеленым пологом. И если бы даже начали их искать, то никто не заметил бы блуждающих в лесу путников с самолета. И они не смогли бы подать никаких вестей о себе. Любые сигналы бедствия заглохнут в густой листве.
Если раньше Андрей дивился и восхищался вакханалией жизни, царившей в джунглях, то теперь он понял: тут шла вечная борьба не на живот, а на смерть. И смерть властвовала здесь наравне с жизнью. Она таилась за любым кустом и подстерегала их на каждом шагу. Она могла явиться в любом обличье: в укусе змеи, затаившейся где-нибудь на ветке, в непрестанном гудении комаров и москитов, тучами вившихся вокруг людей и норовивших проникнуть в каждую щелочку, чтобы заразить их малярией или тропической лихорадкой. Даже укус какого-нибудь крошечного муравья мог оказаться смертельным.
И все это потихоньку, крадучись, исподтишка…
Вечерами начинали бесшумно порхать летучие мыши. Некоторые были такими крохотными, что питались нектаром, вытягивая его через свои длинные хоботки из чашечек цветков. Но гигантские вампиры с размахом крыльев чуть ли не в метр свободно могли за ночь высосать всю кровь у спящего человека. Даже не почувствуешь легкого укуса, провалившись в тяжелый сон от усталости. В слюне этих вампиров есть особое вещество, не дающее крови свертываться. К тому же они разносят вирусы бешенства.
Обычных хищников они не встречали. Лишь раз где-то вдалеке очень мелодично и приятно промурлыкала пума да однажды наткнулись на свежие следы ягуара.
Змеи попадались каждый день. Но от них надежно защищали уже порядком поистрепавшиеся ботинки с высокой шнуровкой.
Гораздо опаснее и надоедливее были комары и москиты. Крошечная пиуме забиралась даже под защитную сетку, и от укуса ее немедленно вздувался громадный волдырь, наполненный черной кровью. А укус черной йенни, как ее называл Джонни, в точности напоминал ожог…
Джунгли старались не только физически уничтожить человека. Они коварно действовали и на психику. Андрей замечал, что с каждым днем как-то тупеет. Им овладевала странная апатия. Чувства его обострились, он моментально реагировал на малейший шорох в кустах или в листве над головой. Но мозг словно дремал.
Мысли текли лениво и стали какими-то примитивными: «Вот желтые плоды, забыл, как они называются… Обезьяны любят эти плоды… Неплохо бы устроить тут засаду и подождать, может, удастся подстрелить обезьяну»…
– Признаюсь вам по секрету, я все-таки временами горжусь, что во мне течет та же испанская кровь, что и у Эрнандо Кортеса, – вдруг неожиданно заявил однажды Альварес, валясь на траву от усталости во время короткого привала. – Конечно, то, что творили конкистадоры, – форменная подлость, другого слова не подберешь. Но если отвлечься от моральных оценок… Ведь Кортес с горсточкой плохо вооруженных авантюристов за короткий срок не только завоевал два могущественных государства – ацтеков и майя. Он совершил и другое, с моей точки зрения, еще более поразительное по дерзости…
– Гватемальский поход? – догадался Андрей.
– Конечно! Прошел напрямую через весь этот лес от Мексики до Гондураса. Ни горы, ни дикие леса, ни реки, ни болота, ни мошкара, ни голод, ни смерть большей части солдат – ничто не могло его остановить. Прошел вот здесь, где мы теперь блуждаем, – да еще с целой свитой пажей, придворных шутов, жонглеров, акробатов… Не зная ни языка, ни страны, без карт и компаса! Черт его знает, просто так, напролом.
– Но ведь вы же сами говорили, что эти края тогда не были такими дикими, как сейчас…
– Вот эти мысли и не дают мне покоя, – задумчиво сказал Альварес. – В самом деле, Кортесу все время приходилось пробиваться тут с боем или хитрить. Значит, страна оставалась густонаселенной, хотя города по всем признакам и покинули жители задолго до прихода Кортеса. Почему же они все-таки не возвращались обратно в покинутые города? Может, в самом деле, просто нас сбивает с толку, гипнотизирует нынешняя пустынность этих мест?
«А может, и возвращались, только не строили новых зданий. Хотя и такое поведение тоже не очень понятно», – подумал Андрей, но промолчал. У него уже не оставалось сил для научных дискуссий.
Андрея беспокоило состояние Альвареса. Профессор все еще жаловался на головные боли – уж не получил ли он при аварии сотрясение мозга? Надо было бы сменить повязку у него на голове, но бинты давно кончились.
Как чувствует себя Джонни, невозможно было понять. Он ни на что не жаловался. Это был, пожалуй, как раз тот случай, когда стоицизм и выносливость превращались уже в помеху.
За время странствий в лесу они как-то сблизились с этим странным «летучим авантюристом» с лицом древнего жреца и кличкой героя комиксов. Джонни скупо и отрывочно рассказывал о себе, но даже из этих скупых слов вырисовывалась, хоть и смутно, весьма пестрая биография: во время войны он служил в американской армии и даже получил какую-то медаль за храбрость. Потом искал золото и алмазы где-то в Венесуэле – тоже на самолете. Конечно, промышлял при случае и контрабандой…
Лес он знал отлично, без него они бы наверняка пропали в дебрях.
Какое же надо иметь мужество, думал Андрей, чтобы одному – и без малейшей надежды, что кто- нибудь станет тебя искать и спасать, летать над этим безбрежным лесным океаном, садиться на совершенно неподходящих для этого лесных болотистых лужайках и снова взлетать, рискуя в любой момент врезаться в стену деревьев или зацепиться за вершину какого-нибудь лесного гиганта, поднявшегося чуть повыше, чем ты рассчитал!
На одиннадцатый день вечером, когда они, голодные и ослабевшие так, что не оставалось даже сил развесить на ночь гамаки, свалились у подножия высоченного махагониевого дерева, Альварес хриплым голосом задал вслух вопрос, давно вертевшийся у Андрея на языке:
– Где же эта проклятая река? А, Джонни? Мы не сбились с дороги?
Джонни покачал головой. Но, видимо, и сам начинал тревожиться, потому что на следующее утро предложил идти немного западнее, чем прежде.
Они прорубались сквозь чащу еще день, другой,
– Arriba! Vamonos! – устало подгонял их Алъварес.
А долгожданной реки все не было.
Только позже они узнали, что действительно заблудились в зеленом сумрачном океане джунглей. Двигаясь в этом направлении, они вышли бы к реке, но не раньше чем через месяц и гораздо выше по течению, чем предполагали. Вряд ли у них хватило бы на это сил…
Два последних дня им не удавалось ничего подстрелить. Питались плодами каких-то лиан из породы фиговых деревьев, местные жители, как сказал Джонни, называли их просто «душителями». Ноги, избитые и
