движения в помещении прозрачна, как мертвая царевна, или только глаза, и глаза сочились слезами.
Малыш бросился бежать. Не помнил, как сладил с замками, но, оказавшись на улице, долго петлял. Все казалось, что может вот так с разбега наткнуться на дядю. В милицию не пошел. Как-то по-взрослому понял, что «спящей красавице» или «мертвой царевне» деваться некуда, если лежит там, а арестуют дядю, что тогда?
Он вернулся домой и никому-никому ничего не сказал. Побег оказался напрасным. Мать и отец разошлись…
— Ну так и что? Что дальше-то было? — настаивал Хорек.
— А дальше я уже рассказывал.
— Брось, Хорек, из нормального человека педа делать, — оборвал Хорька Лидер.
Цветмет появился, как всегда, с пивом, но ещё и со своим рассказом. Сегодня видел Бубнова под ручку с Ольгой Максимовной.
— Дела… — высказалась Лолита. — Может, мне в подружки на свадьбу набиться, кайфу со стола можно набрать.
— Кайфу? Ты бы лучше в патруле варежку не разевала, когда ребят из триста пятьдесят второй с наркотой ошмонали. Полкило «пали» мимо ушло, — буркнул толстый.
— Да это все качок из сто тридцать второй, — оправдывалась Лолита, — всю задницу, гад, исщипал.
— Вообще надо с «палью» завязывать, — задумчиво сказал Лидер.
— Ты че?.. — удивился народ. — От неё такой приход.
— На что переходим? — оживился Цветмет. — я одну торченую хату знаю, по первой за ноль дадут попробовать.
— Я тут по кайфу стихи писал. Пока писал, дыхалку перехватывало, слезы на глазах, потом перечитал — говно. Чему радовался? — признался Лидер, но его никто не понял.
— Стихи вообще говно, — подытожил Герасим.
Похоже, с ним были согласны.
А Соломон Погер думал невеселые мысли и продвигался к своему подъезду. А не поменяться ли и мне? — всплыло в его мозгу. Переезд — это всегда избавление от ненужного хлама, и не только вещественного. Рвутся одни привычные связи, укрепляются другие. Словно проверка на вшивость. Начинаешь новую жизнь. Осилит ли подобный катаклизм в его годы?
Соломон поднял глаза. Показалось, назвали по имени. Перед ним стоял незнакомый мужчина в темном с искрой костюме, черной рубашке и галстуке. Адвокат узнал его по собаке. Ротвейлер как приклеенный следовал у левой ноги хозяина.
— Здравствуйте. Не узнали? — приветствовал его незнакомец.
— Ну как же… Валера, здравствуйте. Как поживаете? Вижу, очень неплохо, — постарался скрыть смущение адвокат, хотя узнал прежнего предводителя собачников только по ротвейлеру.
— Женюсь.
— Поздравляю. Кто же та счастливица?
— Маша. Продавщица. Помните, которую… Которая на пустыре собакой одного потравила.
— Разве она не замужем?
— Развелась, — гордо сообщил Валера, словно был единственной причиной такого решения, но Погер знал, что муж просто-напросто допек женщину, хотя на лице жениха было столько счастливой уверенности, что обнаруживать свои соображения на сей счет Погер счел нетактичным.
— Так вы теперь жених?
— Она ещё не знает.
Погер поинтересовался, куда идет Валерий при таком параде, и узнал, что едет тот в магазин: Маша теперь работает в другом магазине, там ближе от нового дома.
— Значит, и вы переедете? — с ужасом спросил Погер, уже внутренне чувствуя рождение и оформление в осмысленные слова своего решения.
— Наверное. Квартиру продам. Объединимся. А чего мне тут терять? Автосервис, он и в Греции автосервис. Руки есть, клиенты будут. На крайняк машину продам. Тут пусть Ивановы заправляют.
— Вы вот что, Валера, вы сейчас в галантерею зайдите и другой галстук купите.
— Это почему?
— А к черной рубашке белый галстук только товарищи Аль Капоне носили. Вы же не хотите гангстером перед Машей выглядеть?
— Не хочу… Спасибо. Большое спасибо.
И жених так скоро устремился к галантерее, что ротвейлер воспринял это как незапланированную пробежку и рванул поводок всем телом.
Нет, надо переезжать, подумал адвокат и посмотрел на дом так, как смотрят провожающие на корабль. Все дело в том, что Погер вдруг даже и прочитал на его борту — «Титаник».
Глава 40
Иванов рвал и метал. Он был не просто вне себя. Чуть не приключилась истерика.
Когда Зверь разжал челюсти и палевый глухо стукнул головой об асфальт, дамочка зашлась в истеричном визге. Иванов перепугался, как бы с ней не сделалась падучая. Это когда падают кое-как, неумело, не как в кино красиво.
Но хозяйка обиженной эрдельки не упала. Разом перейдя на шепот, вцепилась наманикюренными ногтями в отвороты куртки Николая.
— Что вы наделали? Что же вы наделали? Что же вы наделали, наконец?
— Что? Что я наделал? — не понимал Иванов и краем глаза увидел, как Зверь подобрался для прыжка подставил под него свою спину и отчаянно заорал: — Нельзя, Зверь, нельзя! Фу!
Как уж собака в воздухе изменила траекторию полета, загадка, но факт остается фактом — коричневая девяностокилограммовая туша пронеслась в нескольких сантиметрах от лиц сцепившейся пары, обдав их при этом горячим запахом псины. Только тогда дамочка, похоже, осознала в первом приближении, что сию минуту могла бы превратиться в то, во что трансформировался палевый — в труп. Ноги у неё подломились, и тело бессильно провисло на руках Николая. Все ещё опасаясь за рефлексы Зверя, Иванов прикрикнул на собаку, приказав ей сидеть.
— А что вы, собственно, ожидали? Чего хотели?
— Зачем же так? Зачем сразу убивать? Я хотела, чтобы вы только напугали…
— Напугал? — изумился Иванов.
Он ждал любого ответа, но не такого. Не являясь собачником-профессионалом, все же прочитал за этот месяц с десяток книг по кинологии, причем разного уровня. От профессионального наставления с грифом «Для служебного пользования», которое достал Гарик, до обычных красочных энциклопедий, в массе появившихся на прилавках за бешеные деньги.
— Вы с ума сошли, мадам. Собака не понимает, когда вам угодно просто попугать, а когда серьезно. И команды такой нет. Есть «фас» — взять! И есть «апорт» — принеси!.. Фу, Зверь… Сидеть, — вспомнил Николай о находящейся позади собаке.
Зверь действительно дважды дернулся на взаимоисключающие команды. Ему вообще не нравился сегодняшний день. «Палевого, дурака, пришлось задавить, теперь эта идиотка то на хозяина кинется, то слюни пускает в его объятиях. Чехарда!»
— Какой вы…
— Какой?! — потерял самообладание Иванов.
— Зверь.
— Да пошла ты знаешь куда?! Тебе надо было бы откусить ползадницы за такое воспитание собаки. Шавку здешнюю больше жалко, а не вас — двух проституток. Эрдельша-то твоя с течкой была, а ты её сюда
