он слышал уже сотни и сотни раз, ответила баба Стеша.
Она работала здесь, кажется, еще до того, как была создана сама база. Во всяком случае, работала, когда играл Рябов и когда игроки жили не как сейчас – по двое в комнате (эти психологи от спорта продолжают бурчать о несовместимости), а по десять человек под одним потолком. И еще как совмещались!
Конечно, смешно взывать к прошлому. Возвращаться к нему тем более. Но что-то потерялось в настоящем. То ли проще были парни. Но проще в отношениях не только Друг к другу, к жизни вообще. Главное – меньше требовали себе, стараясь больше отдавать другим.
Рябов переоделся. Когда вышел на площадку, половина команды топталась в недоумении, не решаясь выйти на лед, укрытый толстым слоем снега.
Глотов взялся было за лопату, а Борин вдруг изрек:
– И чего это Митрофан Алексеевич себе думает?
– Утренней тренировки не будет, что ли? – спросил Терехов.
– Почему не будет? – Рябов удивленно вскинул брови, на которые уже осели такие же мохнатые снежинки.– Побегаем, зарядку сделаем, площадочку сами уберем и поиграем…
– Скоро обед себе сами готовить будем, – буркнул кто-то.
Его поддержали нестройно, но охотно:
– И клюшки производить!
– А потом и сталь для коньков варить начнем!
Рябов спокойно выслушал реплики и промолчал.
«Ну, ну, сталевары! Из вас никто и горнового в жизни ни разу не видел. И конвертора тоже. А вот насчет жары у печи – это я вам сейчас нарисую! Вчера прохлаждались– сегодня будете греться. Закон сохранения энергии».
Реплики, как и ожидал Рябов, умолкли сами собой: для юмора всегда нужно топливо в виде реакции. Парни притихли. Все понимали, что Сократ придумал какую-то штуку, и почти детское любопытство съедало даже самых равнодушных. Но никто и не представлял, что их ждет.
– Витенька! – ласково обратился Рябов к своему помощнику, которого чаще называл по имени и отчеству– Виктор Васильевич. Ибо Витенька еще вчера был игроком клуба, и команда никак не хотела, просто физически не могла воспринимать его в новом качестве тренера-наставника. А Рябов упрямо прививал парням уважение к Витеньке разными способами. В том числе и этим, подчеркнуто выделяя из всех обращением по имени и отчеству, чего не делал с бывшим вторым тренером, человеком куда старше Витеньки по возрасту и которого Рябов действительно уважал.
– Витенька! – повторил Рябов.– Сделайте, пожалуйста, сегодня большое кольцо.– И он растянул свой крупный мясистый рот в почти садистской улыбке. Уже наперед знал реакцию команды. Дружный гул удивления, возмущения и обиды колыхнул нестройный круг. Большим кольцом называлась на базе трасса, по которой гонял Рябов в период осенне-летней физической подготовки всех, и особенно, как он говорил, «поплывших», то есть подернувшихся легким жирком ветеранов. Но по большому кольцу бегали без снега. Оно, несмотря на километраж и пересеченность, радовало душу прекрасной природой. Воздух сам тек в легкие и сам вытекал в количествах, не меньших, чем пот.
Все легко и сразу представили себе знакомую трассу, занесенную глубоким снегом…
Рябов выдержал паузу:
– Начинайте, Витенька. Плюс пять минут к осеннему времени. Кто не уложится – пойдет по второму кругу.
Круто повернулся и зашагал к стеклянной коробке подъезда, манившего теплом и уютом. Обычно он, когда приводил себя в более или менее надлежащую форму, увязывался с командой. И скорее все-таки за счет воли, чем мышц, выдерживал темп, задаваемый молодым парням. Сегодня он не бежал демонстративно. Даже не сделал попытки – а это тоже случалось – пробежаться хоть сколько-то, где-то резануть трассу и на самом сложном участке оказаться вдруг старым гномом с секундомером в руке, придирчиво заглядывающим в самую душу.
По тому, что Рябов не побежал, а вот так, даже не оглянувшись, пошел в дом, дав задание, поняли, что старший тренер в большом гневе на команду и, что бы ни говорили, как бы ни острили или ворчали, день сегодня будет «бурлацкий» – так Рябов называл дни высоких физических нагрузок.
Вытянулись цепочкой, стараясь пропустить приятеля вперед, а самому устроиться подальше, в хвосте: опыт подсказывал, что такое бег по глубокому снегу. Шумная давка заставила Рябова лишь замедлить шаг, но не обернуться. Когда он оглянулся, цветастая цепочка в тренировочных костюмах, свитерах и безрукавках хвостом своим вытягивалась за ворота базы, середина пересекала заснеженное шоссе, а голова, где первым бежал Витенька, резко свернула с прочного дорожного покрытия на целину и, вспахивая глубокий снег, потянулась по крутому склону наверх, мимо старинного монастыря, мимо могилы одной из молодых княжен Юсуповых, к вековым соснам, которые тихо издали гудели под ветром, словно от удивления: за что выпало всем этим людям такое злое наказание?
«Не перегнул ли я палку? -с сомнением подумал Рябов.– Как надорвутся „кормильцы“ – будет победный счет в следующем матче! И уж тогда на мне отыграются! Не пропустят случая съязвить, что эксперименты, особенно не вовремя, всегда интересны. Ох, напрасно научил я ветеранов и идеям своим, и выражениям, и манере постоять за себя!»
Ребята бежали в гору, высоко поднимая ноги, нагибаясь и кидая в лицо шедшему сзади веера легкого снега. Кто-то подставил приятелю ножку, кто-то, не попав в пробитый след, споткнулся и рухнул в сугроб – молодость брала свое, и силушка, которой достаточно запас в них Рябов, искала выхода. Нагрузка, как бы тяжела ни была и раз уж ее не избежать, воспринималась по-рябовски – с шуткой и бодро.
Митрофан Алексеевич, завхоз базы, садовник, электрик, словом, специалист на все руки, встретил Рябова в холле недоверчивым вопросом:
– Как же с катком, Борис Лександрович?
– А что с катком? – переспросил Рябов.
