— Лучше меня знаете, что на заводе делается. Небось, когда направляли, все справки в управе навели…
— Время такое, сосед, без справок трудно…
— Вам же немцы верят без справок? Вон какой пост поручили! «Осветитель отечества», я бы сказал!
Морозов пропустил реплику мимо ушей.
— Ошибаешься, браток, и я со справочкой! Работал когда-то сменным инженером в Саратове. Надоело сидеть на зарплате. Захотелось погулять. Понадобились деньжата. Пришлось провернуть одну лихую комбинацию. Но она оказалась слишком лихой… И пошло мотать по тюрьмам. Последний раз сидел в Витебске. Не знаю, что бы сделала с нами Советская власть при эвакуации, да бомбежка помогла — полтюрьмы завалило, а кто остался — деру дали. По дороге к немцам попал. Думал, легко все обойдется. А они такую проверку устроили, что милиции и не снилось. Аккуратные черти, — то ли с одобрением, то ли с осуждением, сказал Морозов, — тюрьму расчистили до камушка. Все архивы подняли и на основе подлинных документов мне справочку выписали.
Он налил по новой чашке самогона, но Юрий, прежде чем выпить, сказал:
— Мне кажется, не поверил бы я в эту историю.
Морозов вздрогнул и насторожился. Но, разгоряченный самогоном, Юрий не заметил этого. Морозов сразу же взял себя в руки.
— А ну-ка расскажи, как тебе видится чужая жизнь!
— Думаю, что воевали вы лейтенантом. В танковых войсках, допустим. И фамилия не Морозов у вас, а какая-нибудь Кочкин или Птичкин. В окружение попали. Струсили. Документы и оружие закопали. В гражданку переоделись и заявили немцам, что уголовник…
Морозов крякнул, выпил залпом остатки самогона и сунул в рот кусок розового леща.
— Каждому верится во что хочется! Но жизнь прошлую переделать нельзя. Из нее, как из песни, слова не выкинешь!
— Семья-то у вас, Сергей Викторович, есть? — Может быть, впервые в охотку по имени-отчеству, сам не зная почему, назвал его Юрий.
— Была. И отец жив еще был до суда, и мать, и сестра, и жена. А мальчонка родился уже без меня. В день суда и родился, — он криво усмехнулся. — Ну да сочтемся, Юрий. Жизнь прошлая, она прошлая и есть. Человек на землю единожды приходит, да и то ненадолго. И как бы там на земле нашей ни было, с ней мы радовались, с ней горевали, с ней и дальше заодно будем…
Неизвестно, чем бы закончился этот затянувшийся разговор, но в дверь вдруг тихо, не по-свойски, постучали. Морозов испытующе посмотрел на Юрия, Юрий — на него. Хотел убрать со стола самогон, но Морозов остановил.
— Не надо! Пусть стоит. Нам прятаться нечего…
Юрий пошел открывать дверь и привел в комнату парня лет семнадцати, в серой деревенской одежде, изрядно пропыленной, с пятнами грязи на штанах.
Увидев двух мужчин, парень снял картуз и, не зная к кому обратиться, спросил:
— К Токину правильно в хату попал?
Услышав свою фамилию, Юрий ответил:
— Правильно. Я Токин. А ты чей будешь?
— Из Знаменки я…
Юрка бросился к парию и под недоуменным взглядом Морозова стянул с него котомку.
— Ну как там? — спросил он, заглядывая в глаза вошедшему. — Мамка как?
— Убило ее, — без всякого дипломатического подхода сказал парень, и за этой прямотой крылось столько выстраданного, столько страхов и смертей, что Юрий в ужасе закрыл глаза.
— Что ты сказал? Повтори? — прохрипел он.
— Убило ее, — упрямо повторил парень. Юрий рванулся, но плечи его сдавили сильные руки Морозова.
— Спокойно, Юра, спокойно… Давай-ка все по порядку. Может, тут ошибка какая?!
Но не приученный с детства к недомолвкам, вошедший высыпал деревенской скороговоркой:
— Нет никакой ошибки! Знаменку разбомбили… Домов пять уцелело. Братнина жена за картохой в поле ушла, а бомба прямо в трубу попала. Будто печь с маманей и подлетела к небу. Сноха пришла — только яма и осталась. Узнала, в город иду — велела рассказать, коль найду.
Парень умолк.
Весь остальной вечер — спать легли уже почти перед рассветом — прошел у Юрки как в тумане. Он судорожно молчал. Расспрашивал гостя Морозов, будто речь шла о его матери, а не о токинской. Накормив парня, Морозов сам уложил его спать, от усталости тот задремал прямо за столом.
Токин и Морозов еще долго сидели молча. Квартирант не успокаивал. Курил одну самокрутку за другой, крякал, этим странным звуком как бы отвечал своим мыслям.
«Мамки больше нет… Нет, вот и все! Нет ее ласкового голоса: «Молочко с погреба возьми». Нет ее хлопотных рук. Нет всего… Странно, — думал Юрий, — но почему я не ощущаю в себе боли! Ведь это ж мать! Мамка!»
Юрий пытался прислушаться к самому себе и найти объяснение, почему он еще сидит вот так, почему в нем все не крутится, не ломается, не сыплется по частям. «Мамка ведь!»
Морозов тронул его за плечо.
— Ничего, Юрка, время такое… Терять да терять… Поспи. Забудешься. А при свете дня многое по- иному видится. Осмысленнее.
Юрий в ту ночь так и не заснул. Голова полнилась воспоминаниями детства. И не было конца этим воспоминаниям, как не было, он чувствовал теперь, конца той пустоте, которая обозначилась перед ним со смертью матери. И есть, пожалуй, только одна сила, которая способна заполнить эту пустоту, — месть…
Весь следующий день разбирали завал тяжелой колючей арматуры, скрученной огнем в замысловатые узоры. Старик Архаров первый заметил, что Токину не по себе. В обед подошел и, как бы между прочим, спросил:
— Ты случаем не прихворнул?
— На душе погано.
— А у кого хорошо?
— Вот у них, — Юрий кивнул в сторону трех немцев. — Гогочут — хоть бы что…
Он с ненавистью смотрел на рыжего немца, которого увидел обжирающимся в малиннике. Рыжий что-то сказал — остальные засмеялись. Рыжий ушел. А в глазах у Юрия все стояло ненавистное лицо немца, слышался его лающий голос.
— Не хандри, парень, — сказал Борис Фадеевич и, полуобняв, встряхнул не по-стариковски сильно.
— Да что там… — ушел от разговора Токин.
После беседы с Архаровым на душе не стало лучше, и только неожиданное появление к концу смены Сашки Кармина, правого полузащитника и закадычного дружка Глебки Филина, обрадовало Юрия.
— Как ты сюда попал? — скорее для проформы, чем для дела взявшись за конец рельса и раскачивая его, спросил Токин.
— Долгий разговор, — одними губами ответил Кармин, — воевал в ополчении. Два дня и повоевал только. А потом… — Он махнул рукой.
— Ладно, — остановил Юрий. — Айда после работы ко мне домой. Поужинаем. Кое-что из жратвы осталось… Еще от матери… — Он помрачнел, бросил рельс. — Убило ее бомбой в Знаменке… — Будто Александр непременно должен был помнить, что мать его застряла тем воскресеньем в далекой деревне.
— А у меня деда повесили…
И только тут Юрий вспомнил: человек, который висел на балконе универмага рядом с Пестовым, был дед Кармина, суетливый говорун, с которым не однажды пили тягучую «фирменную» вишневку — отменно
