А полы? Это не просто дощатый настил. Полы в Советской Армии — это фетиш, это предмет особой гордости, это могучее средство воспитания, это самый лучший, самый доступный, самый дешевый тренажер как для подчиненных, которые их моют, так и для всевозможных начальников, которые заставляют их мыть. Полы — безотказное средство разрешения конфликтов.
— Ты что, не понял? На полы!
Знаете ли вы, как надо мыть полы? О, вы наверняка этого не знаете! Способ мытья полов — эксклюзив Советской Армии. Их моют каблуком! Никто в мире до такого не додумался. По Уставу, полы красить запрещается. Поэтому они белые. А сапоги черные. Резина, грязь и сапожный крем въедаются в белые доски. Дмитрий Сергеевич прибыл в казарму во вторник. И до пятницы не знал, как же так получается, что доски остаются белыми. А в пятницу он, и другие молодые, «встали на полы».
Сначала пол намыливают щетками до получения обильной пены. Потом берут резиновый каблук от сапога. Его ребро крепко прижимают к полу, с силой проводят вперед, насколько достанет рука. На полу остается идеально чистая полоска, размером со след собачьего языка. И вот так, передвигаясь на корточках, несколько молодых солдат гонят грязь каблуками к бесконечно далекому порогу. Тысячи и тысячи полосок. Эта пытка придумана не для того, чтобы пол был чистый, нет, а для того, чтобы мальчик быстрее понял, куда он попал, и какое место он занимает в казарменной иерархии.
«Паааставить ррраком…»
Каблуки, отдельно от сапог, поставляются в войска централизовано, десятками тысяч.
Официально — для ремонта обуви.
Армия — не курорт, тяготы и лишения записаны в присяге. Дмитрий Сергеевич надеялся на свое молодое тело, которое должно их выдержать. Но он не был готов к издевательствам.
Однажды он шел, привычно засунув руки в карманы. Незнакомый солдат остановил его и сказал:
— Сегодня к вечеру зашьешь. Карманы.
Дима спросил:
— А ты кто такой, чтобы приказывать?
Тот ничего не ответил, хмыкнул и ушел.
А вечером… Димку вызвали в каптерку.
Тот рядовой выговаривал самому сержанту Бондарю:
— Ты чё, Бочка, службу не понял? Твои салабоны уже «дедов» не признают! Или ты задембелел вконец? Давно с полов поднялся? Смотри, будешь с молодыми пахать, коли не можешь как следно командовать!
Бондарь мямлил:
— Да что ты, Вань, ладно тебе. Все будет в лучшем виде…
Тот сплюнул на пол:
— Ну, смотри…
И ушел. Бондарь налетел на Димку:
— Ты что, сволочь зеленая, «деда» не признал?
— Да откуда же мне…
— Молчать! Тебе что было сказано? Сделать что?!
— Зашить карманы.
— Десять минут. И доложить!
— Есть!
Через десять минут, с исколотыми пальцами, он предстал перед Бондарем. Тот усмехнулся:
— Я забыл сказать: карманы надо набить песком. Для памяти. Десять минут!
— Есть!
Когда, наконец, старшина немного успокоился, он сказал:
— Походишь с песочком. Сегодня после отбоя — на полы. Вымоешь… так уж и быть, один проход. Только тихо! Людям надо спать.
Он заботливый, старшина Бондарь.
Димка справился с работой к двум часам ночи. И не мог уснуть до четырех.
Офицеры в восемнадцать ноль-ноль уходят домой. До утра — царство дедовщины. Дежурный по части в казармы ночью не ходит, зная, что там идет воспитательная работа.
Дмитрия Сергеевича измотало постоянное недосыпание. Ведь существовали и очередные наряды. На кухню, или дневальным. Приходилось пахать за «стариков» и «дедов», и за себя, разумеется.
А зарядка и физподготовка! Три километра на время, с набитыми песком карманами брюк! Не успеваешь? Всю роту гоняют еще и еще. Тут уж и свои, молодые, готовы разорвать тебя на части.
«Пожаловаться ротному, — думал Дима, — верная погибель. Они меня потом замордуют».
Советский солдат — самый бесплатный и бесправный. Фактически раб. А раба надо заставлять. У офицеров для этого есть дубина-дедовщина, которую, что бы там ни говорили, они холят и лелеют. Никакие приказы ее не изживут, без нее армия развалится, ибо энтузиазм существует лишь в воображении замполитов. Только солдат-профессионал служит добровольно и с удовольствием, потому что за деньги. Те самые деньги, что уходят на разворованную и разбитую военную технику. Наш солдат с удовольствием только зачеркивает дни в календаре.
Никто не видит страданий молодых, а те молчат, ибо выхода нет, сбежать — дисбат, стрелять — тюрьма. Служба в Непобедимой и Легендарной — удел сильных. Те же, кто вешается, слабаки. Сопливые маменькины сынки. Никто не знает, сколько армия погубила хлюпиков: будущих великих скрипачей, художников, артистов.
Через два-три месяца самый кроткий мальчик проникается лютой ненавистью к мучителям. Казарма становится камерой пыток, в которой иногда дают поспать. Как раз в это время молодых начинают ставить в караул. А караул — это оружие. И «хлюпики» не выдерживают.
Зато, если выдержал год, получи в награду безграничную власть с шести вечера до шести утра. Не хочешь? А придется! Или ты, или тебя!
Дмитрий Сергеевич думал: «Господи, как же генералы собираются воевать? Ведь случись атака, одна половина роты перестреляет другую! На радость противнику… уж Бондаря-то я первым выстрелом… сволочь тупорылая… это не армия, это какой-то вселенский дурдом, и я уже больше здесь не могу».
На построении Бондарь заявил:
— Запомните: в армии больных не бывает. Бывают раненые и симулянты. А раненые только в войну. А сейчас не война! Ясно? Я спрашиваю, ясно?
— Так точно!
— Не слышу!
— ТАК ТОЧНО!!!
— Разойдись!
«Часовому запрещается: спать, сидеть, разговаривать…» это наизусть. Номер автомата — наизусть. Обязанности караульного — наизусть. Номера печатей на охраняемых дверях — наизусть. Наверное, так и надо.
Рядовой Максимов ходил в караул, носил в подсумке два магазина, третий — в автомате. Девяносто красивых игрушек, в каждой — смерть.
Бондарь после того случая с карманами жизни не давал. И несколько его однопризывников. Стоя на посту, Димка вяло думал: «перестрелять, что ли, всю эту компанию? Да ладно. Они же глупые дети, играющие в войнушку.
Для деревенских ребят армия — это удостоверение годности, предъявляемое девушкам. Они дома ждут, у них свой интерес. Какая пойдет за того, кто забракован по здоровью? Какую не берут. А пришел в расшитой парадке, ты — король, первый парень на деревне. Кого хочешь, выбирай. Да и председатель смотрит по-другому: был пацан, стал мужик. Армию прошел. Права получил. Можно машину доверить. Или трактор.
То-то они и плачут в военкомате, просятся хоть в стройбат, хоть на свинарник, хоть на Чукотку, хоть к черту на рога, только бы не вернуться лысым в деревню: не взяли».
