бегов. Остальные пробивали себе дорогу к подошве Палатина, где жрецы готовились к освящению храма Божественного Августа. Конечно, никому из простых граждан не удалось бы проникнуть на территорию темплума, но ведь сам император, как верховный понтифик, должен прибыть туда для участия в церемонии освящения. Результаты ауспиций обрастали подробностями, и на форуме уже вовсю толковали, что сам Август явился побеседовать с авгурами и благословил Гая Цезаря.
Овацией встретили квириты появление императора на золотой колеснице. Гай был похож на бога – в развевающемся пурпурном плаще, с золотым венцом на голове, молодой, сильный, красивый. Едва за ним сомкнулись двери храма, как потянуло дымом жертвенных костров. И еще одно чудо явилось римлянам, жадно ловившим каждый звук из-за закрытых дверей храма. Несмотря на сильный ветер, дым костра, на котором сжигались внутренности жертв, поднимался вверх мощным столбом, не отклоняясь и не рассеиваясь по сторонам.
Едва закончилась церемония освящения, как император с легкостью вскочил в колесницу и умчался в Большой цирк к открытию игр. А на форум выкатили огромные амфоры с вином и выставили столы со снедью, чтобы квириты отпразновали великое событие в жизни Рима. С ростр принялись раскидывать в толпу сестерции с изображением императора и его супруги, началась всеобщая давка.
Большой цирк был забит до отказа, яркая желтая арена слепила глаза. Напротив ложи императора на мраморных скамьях восседали сенаторы, понтифики, весталки, повыше – богатые всадники, в служебных ложах – эдитор и претор.
Рукоплескания встретили Калигулу и Юнию, когда отдернулся занавес императорской ложи. Никогда еще Рим не слышал подобных оваций, многократно усиленных голодным рычанием хищников в подземных бестиариях.
– Почему ты не поехал на Марсово поле? – шепнула Клавдилла, держа в приветствии руку.
– Макрон принимает парад войск. Я бы не успел в два места одновременно. Я ведь еще не бог, чтобы охватить все сразу, – ответил, улыбаясь, Гай.
– Кажется, тебя приветствуют именно так, – возразила она. – Ты допустил ошибку, послав туда именно Макрона. Я бы и сама открыла игры…
Их разговор прервал прекрасный юноша, сын одного из сенаторов, поднявшийся в ложу, чтобы император зажег и передал ему факел для открытия. Сразу позабывший упреки жены, раздувшийся от гордости Калигула поднес услужливо кем-то поданную лучину, и факел вспыхнул в руке зардевшегося от столь высокой чести юноши. Легко, точно ветер, он обежал арену, после чего опустил факел в гигантскую чашу, наполненную до краев маслом и душистой смолой. И возгорелось яркое пламя, дав сигнал к параду квадриг и гладиаторов.
Под оглушительные звуки труб распахнулись Торжественные ворота и показались участники игр. Парад, по настоянию Калигулы, возглавляли возничие в туниках, символизирующих цвета четырех партий, за ними сомкнутыми рядами выступали атлеты, под их лоснящейся кожей перекатывались гигантские мускулы. Затем шли вооруженные гладиаторы, распевающие воинственные песенки. Их приветствия тонули в реве толпы, когда они вскидывали руки, проходя мимо императорской ложи:
– Да здравствует Гай Цезарь!
Когда процессия прошла, из ворот выехало восемь квадриг. Зрители восторженно зааплодировали. На квадригах поедут молодые патриции, цвет Рима. Волна ропота прокатилась по рядам Большого цирка – заключались пари, делались ставки.
Сам император нагнулся к жене и прошептал:
– Хочешь поставить на кого-нибудь, моя птичка? Я могу дать дельный совет.
Но Юния лишь досадливо отмахнулась. Ей самой не терпелось увидеть схватки гладиаторов и травлю диких зверей. Труба дала сигнал к началу заезда. Одновременно щелкнули кнуты в умелых руках юношей, и нетерпеливые кони сорвались с места. Этот заезд прошел на редкость благополучно. Юноша в синей тунике опередил соперников на полкорпуса и пришел первым. Отцы соревнующихся с облегчением разжали пальцы, сплетенные в молитвах, – их дети живы и не покалечены. Молодежь сочла унизительным применять грязные уловки возничих и предоставила решить судьбу забега быстроте коней.
Калигула разочарованно выдохнул. Но тут же вновь напрягся, когда появились новые колесницы. На одной из квадриг, в зеленой тунике, стоял маленький Евтих.
– А разве Инцитат не примет участие в забеге? – повернула голову Юния, захваченная волнением мужа.
– Нет пока. Евтих умен и бережет силы своего лучшего пристяжного. Когда зрители войдут в раж и ставки непомерно возрастут, тогда-то он и ведет его на арену. Мы получим кучу денариев, моя птичка.
Свист кнутов, и забег начался. Зрители восторженно орали, подбадривая любимцев. Кони летели, будто расправив невидимые крылья, и едва касались копытами желтого песка арены. Внезапно синий возница, опережающий остальных, резко вывернул со своей дорожки и пересек путь зеленому. Юния в ужасе зажмурилась, сейчас… Но чудом, натянув вожжи, Евтих подрезал отстающего красного и вырвался из западни, уйдя далеко вперед. Незадачливый красный возница со всего размаху врезался в мету, лопнула упряжь, кони испуганно шарахнулись в стороны, и колесница с треском развалилась, придавив маленького человечка в красной тунике. Трибуны взорвались от негодования, требуя возмездия синему. Тот, не в силах управлять взбесившейся квадригой, помчался, увлекаемый лошадьми, и с грохотом врубился в мраморное ограждение. Обезумевшие кони, освобожденные от веса колесницы, увлекли возницу, волоча за собой его окровавленное тело с вывернутой рукой, на которую были крепко намотаны постромки. Перепуганные рабы едва смогли остановить их бег, повиснув скопом на упряжи. Красного унесли едва дышащим, его грудь была неестественно выгнута из-за сломанных ребер, а синего, в котором еще теплилась жизнь, оставили посреди арены. Мимо проносились остальные квадриги, не прервавшие забега.
– Если его не затопчут раньше, – шепнул Гай жене, – то я прикажу его распять на Спине.
Юния ответила ему улыбкой – Евтих лидировал в гонке, и она уже успела войти во вкус.
Едва закончился этот триумфальный для зеленых заезд, как Калигула вынес безжалостный приговор незадачливому синему. Крест с его безвольно поникшим телом установили в центре Спины под рев озлобленной толпы, и на арену вышли гладиаторы. Юния затаила дыхание. Больше всего на свете она любила кровавые схватки! Да и бега оказались такими захватывающими. Что ж, игры будут сегодня продолжаться до вечера, она еще успеет насладиться невиданными зрелищами!
Стоило ей подумать об этом, как резкая боль внизу живота прервала ее мечтания. Хватая побелевшими губами воздух, она дернула за рукав Калигулу, готовившегося уронить белый платок на арену и тем дать сигнал к началу схваток. Его раздражение исчезло без следа, стоило ему обернуться и увидеть, как Юния сползает на пол с курульного кресла с перекошенным от боли лицом. Он едва успел подхватить ее на руки и кратко отдать приказ задернуть занавес в ложу.
– Что ты, птичка моя? Что с тобой? – встревоженно зашептал он, прижимая ее к себе, точно ребенка.
– Болит, – жалобно простонала она, – там, внизу живота.
Не помня себя от волнения, Калигула, держа ее на руках, побежал по мраморным ступеням вверх ко дворцу, на ходу выкрикивая имя Харикла. Гай даже не заметил, как миновал длинную лестницу – страх за любимую придал ему силы, и он точно на крыльях влетел в спальню, прижимая к себе Клавдиллу. И лишь уложив ее на кровать, наконец-то ощутил сильную усталость от тяжелой ноши и без сил опустился на мозаичный пол. Перепуганный Харикл прибежал, едва его позвали рабы. Калигула еще месяц назад под страхом смерти запретил ему покидать дворец. Врач сразу же прогнал императора и, раздев молодую женщину, принялся осторожно прикладывать ухо к животу, задавая вопросы. Юния честно отвечала, что чересчур разволновалась на играх во время бегов, когда вдруг почувствовала первый приступ боли.
– Отныне, госпожа, – важно произнес Харикл, одернув ее тунику, – я запрещаю тебе подниматься с этого ложа. Даже есть ты будешь лежа. Если ты ослушаешься меня в очередной раз, то разродишься прежде положенного времени, а я лишусь из-за тебя головы, потому что еще никто не научился выхаживать недоношенных детей и их глупых матерей.
Щеки Юнии заалели от стыда. Действительно, она всегда пренебрегала советами врача. Она молча кивнула в знак согласия и попросила позвать Гая. Вслед за его появлением раб внес на подносе чашу, от которой шел травяной запах.
– О, цезарь! – сказал Харикл. – Твои жена и ребенок в опасности. И я запретил Клавдилле покидать
