Сегодня кажется, что 70 лет «удачного» генетического антиотбора сделали свое дело и вероятность социального взрыва ничтожна. Что ж, может быть, и так. Однако история подсказывает, что куражиться и покупать виллы с субмаринами никогда не получается до бесконечности: рано или поздно вершится социальное возмездие. С содроганием думаю о том, что в условиях современной технотронной цивилизации возмездие это будет таким жесточайшим, что туристский ледоруб Рамона Меркадера(Внедренный в мексиканский Койоакан агент НКВД, убивший Троцкого.) покажется вожделенной и несбыточной мечтой.
В подобном контексте история Эндрю Карнеги обретает особое звучание: его благотворительность полностью определялась внутренними морально-этическими убеждениями и отнюдь не вытекала из классового благоразумия, а тем более - из чувства социального страха перед разверзающейся бездной классового террора. Единственной ласточкой, которую застал Карнеги, явился кровавый локаут на принадлежащем ему сталелитейном предприятии Homestead Steel Works.
В 1889 году рабочие завода выиграли забастовку и добились подписания трехлетнего соглашения о привязке заработной платы к рыночной стоимости стали. 30 июня 1892 года срок действия соглашения с профсоюзом истек, и все рабочие были уволены. В тот момент Эндрю Карнеги находился в Шотландии и обязанности управляющего исполнял его партнер Генри Клей Фрик. Фрик был сторонником жесткой линии, отказался от ведения любых переговоров, окружил сталелитейные мастерские высоким забором из колючей проволоки и заключил контракт с Национальным детективным агентством Пинкертона о предоставлении штрейкбрехерских и охранных услуг. Ранним утром 6 июля 1892 года 300 доблестных агентов высадились на берегу речки Мононгахела (в семи милях от Питтсбурга) и сразу же вступили в 13-часовой бой с уволенными рабочими Хоумстеда. Кровопролитное сражение завершилось гибелью трех «пинкертонов» и семи рабочих, сдачей штрейкбрехеров и последующим зверским прогоном нью-йоркских агентов через разъяренную толпу пролетариев, повлекшим увечье еще 20 человек. В тот же день анархистка Эмма Гольдман [39] вместе со своим любовником и соратником Александром Беркманом предприняли неудавшуюся попытку убийства Фрика. Кончилось тем, что по приказу губернатора Роберта Паттисона национальная гвардия Пенсильвании вошла в Хоумстед и положила конец беспорядкам.
Описываемым событиям далеко до массовых затылочных расстрелов по классовому признаку имени Моисея Урицкого, которые через 26 лет после Хоумстеда открыли новую главу в истории социальных отношений. Однако и их драматизма оказалось достаточно, чтобы в отношениях Карнеги и Фрика случился непоправимый излом, который, в конце концов, привел к полному разрыву и увольнению последнего с поста председателя правления головной компании Carnegie Steel.
Предвидел ли Карнеги в Эмме Гольдман будущее явление юноши Каннегиссера [40]? Наверное, нет. Впрочем, это не важно. Уникальность этической системы ценностей шотландского магната - в представлении о том, что не только террористы-анархисты, но и близкий его соратник Генри Клей Фрик является другой стороной единой безнравственной медали. Об этом удивительном мировоззрении и будет наш рассказ.
Эндрю родился в 1835 году в шотландском городке Данфермлайн, недалеко от Эдинбурга, в семье Уильяма Карнеги, рабочего ткацкой фабрики, и дочери сапожника Маргарет Моррисон. Воздух Данфермлайна был наполнен переживаниями двух падений. Некогда то была столица средневековой Шотландии, а затем столица ткацкой промышленности… К 40-м годам XIX века от былого величия Данфермлайна не осталось и следа: королевский дворец лежал в руинах, а фабрики, производившие самые тонкие узорчатые ткани в Великобритании, закрылись одна за другой под ударами научно-технического прогресса. Паровой ткацкий станок обессмыслил труд многотысячной армии ткачей, и большая часть трудоспособного населения Данфермлайна оказалась на улице без средств к существованию.
Отец Уильям нашел утешение в политической борьбе. Вместе с Томом Моррисоном, дядей Эндрю по материнской линии, Уилл Карнеги примкнул к чартистскому движению [42], участвовал в национальных забастовках, публиковал памфлеты в радикальных газетах и даже возглавил местный профсоюз ткачей. К сожалению, в 1848 году все усилия по восстановлению классовой справедливости утекли в песок после того, как парламент окончательно отверг чартистский проект.
Последние иллюзии и надежды оставили семью Карнеги, так же, как и раньше - последние сбережения. Единственным светом в конце туннеля оказалось письмо, полученное от тетки Эндрю, восемь лет назад эмигрировавшей в Америку: «Новая родина намного лучше для рабочего человека, чем старая». Сдержанных слов поддержки оказалось достаточно для принятия решения об отъезде. Денег от распродажи имущества не хватило даже на билеты: пришлось одалживаться у соседей и дальних родственников. В 1848 году семья классово-сознательных пролетариев Карнеги погрузилась на парусник «Уискассет» в порту Глазго и перенесла в Новый Свет свои несбыточные мечты о счастье. 50 дней путешествия впроголодь - и шотландские ткачи упали в объятия Нью-Йорка!
Еще через три недели Карнеги добрались до Питтсбурга, места обитания большой колонии бывших соотечественников и путеводной тетки. В 1848 году Питтсбург уже был крупнейшим индустриальным центром Америки. Со всеми вытекающими последствиями: «Любое достоверное описание тогдашнего Питтсбурга покажется сегодня грубейшим преувеличением, - вспоминал Эндрю Карнеги в автобиографии. - Дым был повсюду и проникал во все щели. Вымыв лицо и руки, уже через час вы замечали, что они становились такими же грязными, как и раньше. Сажа въедалась в волосы, раздражала кожу, все делало жизнь в этом месте невыносимо жалкой».
Один британский экономист, закрепивший за Питтсбургом прозвище «ада с открытой крышкой», поделился незабываемыми впечатлениями о социальных противоречиях, раздиравших город в ту эпоху: «Невообразимая грязь и убожество, бесконечные часы рабочего дня, яростные столкновения труда и капитала, свирепая грызня за прибавочную стоимость, буквально выдавливаемую из людского пота, единая ориентация социальных верхов и в равной мере низов на материальное стяжательство на фоне тотального равнодушия ко всем прочим идеалам и ценностям».
Впрочем, никакой бытовой мрак не мог заслонить от восхищенного взора 13-летнего Эндрю Карнеги победную поступь технологического прогресса: в ревущих паровых котлах локомотивов и плавильных печах заводов юный иммигрант ощущал дыхание свободы и неограниченных возможностей.
Свобода многообещающего мира открылась Эндрю в виде должности «шпульного мальчика» на ткацкой фабрике с окладом 1 доллар 20 центов в неделю. Уже через пару месяцев началось восхождение по карьерной лестнице: юный Карнеги переквалифицировался в мойщика паровых котлов за 2 доллара. Еще через месяц начальник цеха оценил каллиграфическое мастерство Эндрю (плоды начальной школы Данфермлайна!) и рекомендовал мальчика на должность клерка в офисе родной фабрики.
