— Не понимаю я вашего недоверия ко мне, почему столько лет молчали, никому не рассказывали о своем знакомстве с Потурецким.
— У меня были на то свои причины.
— Извините, вы были в ППР?
— Да нет, совсем в другом месте, но об этом в другой раз, когда вы обо мне будете книгу писать, ладно? Потому, что это уже совсем другая история…
Стихи Вацлава Потурецкого
Дочке
Букинистическая лавка Потурецкого
Во время оккупации особую роль в культурной жизни нашего города играл букинистический магазин, находившийся на центральной площади в помещении бывшей переплетной мастерской Яна Цены. Открыт он был сразу же после сентябрьской кампании 1939 года «скромным» кооперативом, духовным руководителем которого был преподаватель гимназии имени Тадеуша Костюшки Вацлав Потурецкий. Он лично руководил, новым заведением. Благодаря его стараниям этот магазин вскоре мог конкурировать с лучшими краковскими букинистическими магазинами, а его книжный фонд непрерывно увеличивался. Пока оккупанты не издали приказ изъять произведения политического и патриотического содержания, в нашей букинистической лавке можно было купить много ценных изданий, относящихся к периоду Большой эмиграции,[3] мы располагали книгами из частных библиотек, много было старых журналов, энциклопедий, отечественной художественной и научной литературы. Правда, позднее такие книги изымались с полок, но только для вида. В то же время значительно возросло общее количество книг, поскольку многие люди, и в первую очередь интеллигенция, продавали буквально все, чтобы только выжить.
Учитель Потурецкий, для краткости его звали «Учитель», был всем хорошо известен. В первые годы оккупации его представительная фигура постоянно виднелась в витрине букинистического магазина, и многие приходили в лавку не только ради покупок или продажи, а просто, чтобы перекинуться с ним несколькими словами или просто подышать атмосферой спокойствия и уверенности, которая воцарялась от одного его присутствия. В витрине лавки был выставлен барометр, стрелки его в виде фигурок мужика и бабы попеременно указывали то хорошую, то плохую погоду, вот и Потурецкий был вроде барометра. Всегда на месте. В городе и в мире происходили разные события, и то, что он был все время на месте, рассматривалось почти как признак устойчивой погоды. Его уверенность в себе была заразительна. Ведь он был офицером запаса и подлежал регистрации, являлся видным представителем польской интеллигенции, до войны был связан с левыми, печатался, поэтому в любой момент его могли предать. Я не знал тогда, что он был организатором и руководителем подпольной коммунистической организации, и вот теперь я еще больше восхищаюсь им, его спокойствием, которое столь необходимо было всем нам в черную ночь оккупации.
Правда, в букинистическом магазине не говорилось вслух о политике и происходящих событиях в городе, но сам факт, что Потурецкий, именно Потурецкий находится там, всегда был темой рассуждений особого рода. А ведь до войны не все любили и уважали его. Наоборот, против него и его жены велась яростная кампания, в которую вовлекали молодежь и духовенство. И теперь те люди, которые нападали на него как на безбожника и большевика, приходили к магазину и смотрели: на месте ли он еще? Его присутствие в лавке стало как бы символом.
Иногда в магазин заглядывали и немцы, в тот период, когда в городе стояли войска вермахта; Потурецкий хорошо знал немецкий язык, они охотно вступали с ним в разговор, и казалось, что по-своему уважали его, возможно, как специалиста своего дела, возможно, за знание немецкого языка, а быть может, за «нордическую» внешность. Потурецкий держался с достоинством. Я сам был свидетелем одной типичной сцены, когда он продавал врачу из немецкого госпиталя «Очерки по медицине» Иоганна Паулюса, переведенные с немецкого на польский.
— Прекрасное польское издание, — похвалил немец.
— Все польское прекрасно, — сказал Потурецкий.
Книжный фонд букинистического магазина одновременно был тайным абонементом для широкого круга интеллигенции и молодежи, особенно учащихся нелегальных курсов. Сам Потурецкий не преподавал на них, но поддерживал всякую инициативу в этом направлении. Выдавая или продавая книгу, он мог рассказать о ней столько, что предатель или шпион счел бы это пропагандой, хотя он пользовался общими выражениями и ненавязчивыми формулировками. Такие микролекции привлекали в букинистическую лавку многих, жаждущих услышать нормальное человеческое суждение о вещах и вопросах, не совсем приемлемых для того, чтобы стать предметом повседневных бесед в кругу близких.
Работать ему помогал ученик, выпускник гимназии Кжижаковский, ныне известный писатель, который позднее принял на себя руководство магазином. Как я уже упомянул, меня не интересовала конспиративно-политическая деятельность Потурецкого, участия в этом я также не принимал. Будучи противником таких форм конспирации, я верил, что война и без того закончится успешно для нас. Иногда мы обменивались мнениями на эту тему. Как-то Потурецкий сказал:
— Вы человек недальновидный, слишком «близорукий», вы не принимаете во внимание характера этой войны и того, что фашистская агрессия — это последняя конвульсия империализма. Вы не видите, например, исторической неизбежности столкновения фашизма с коммунизмом, Третьего рейха с Советским Союзом и — как результат этого столкновения — общеевропейская революция. К ней надо готовиться.
Пытаясь аргументировать свои возражения, я говорил, что таким столкновением и не пахнет, а наоборот, оба государства нашли modus vivendi, объяснял, что победа придет с Запада. Однако нашего Учителя невозможно было переубедить. Европейская революция, казалось, была для него аксиомой. Вообще он был неоценимым источником информации о настроениях в Германии, часто слушал радио, а иногда ему удавалось кое-что вытянуть из немцев, заходивших в магазин.
Мы все так привыкли видеть сквозь стекло витрины высокую, плечистую фигуру Потурецкого, видеть ее шесть дней в неделю независимо от того, что делалось на площади, в городе и вообще в стране. Позже, когда он иногда не появлялся в магазине, люди перешептывались, считая, что, по-видимому, случилось нечто очень важное. Когда же он оставил свою работу, вероятно, по совету руководства ППР, то первые дни его отсутствия все восприняли как сигнал к повышению бдительности. Каким чудом ему вообще удалось столь долго оставаться на этом месте, не знаю. Может быть, причиной была подсознательная потребность в солидарности тысячи людей, которые знали, кто он, но не выдавали его.(…)
Мысли Потурецкого
(…)Не подлежит сомнению тот факт, что вся современная культура цивилизованного мира — это культура европейская и что только она является истинно живой культурой, лучшим доказательством чего служит принятие пробуждающимися к независимой жизни народами, обладавшими некогда собственной старой культурой, европейской культуры как единственно приемлемой в современном обществе. В этом смысле и США и СССР принадлежат к этой сфере культуры. И только одно государство в мире явно и открыто порывает с этой культурой — это фашистская Германия. В основе европейской культуры находится человеческая личность, идея свободного человека, творца-созидателя. Теория и практика немецкого фашизма направлены против этого истинного смысла культуры, а значит, и вообще против смысла жизни. Но эта теория и эта практика возникли в сфере нашей культуры, им предшествовали идейные течения и направления, выросшие на почве европейской культуры, то есть с точки зрения диалектики егфопейская культура породила собственную противоположность. Именно этот факт побуждает нас к размышлениям.
Когда культура перестает быть фактором, объединяющим людей в нацию, а нацию в цивилизованное сообщество, это означает, что она переживает кризис, такой кризис не приходит внезапно, он, как правило, зарождается на начальном этапе развития культуры. То, что мы с гордостью называем европейской культурой, больше не существует как творческая сила, она не могла и не может сейчас изменить облик мира, все это превратилось в красивую маску, под которой прячется череп со скрещенными костями, несущий уничтожение. Человеческая тоска по universum — это не только утопия нескольких писателей разных эпох и народов, это убежденность миллионов людей в том, что всеобщий мир на земле не только возможен, но и необходим для свободной и творческой жизни человеческой личности. И в этом высоком смысле европейская культура с самого начала оказалась бессильной. В эпоху, когда столь желанное universum казалось более близким, чем когда бы то ни было, когда зарождалось так называемое христианское благоденствие, этот мир тонул в крови и преступлениях, и культура не препятствовала — это было ее порождением.
Последний день такой культуры приближается, и притом семимильными шагами. Наступает новое время, время новой культуры, которую создаст мировая революция.
(Абзац выброшен.)
