она.
Я не ответил. Меня сейчас не интересовали ни девушки, ни лечащие врачи. Я вдруг отчетливо понял, что Альку никогда больше не увижу. Смысл простого слова «никогда» вошел в мой мозг как ледяной штык.
Не знаю, почему я это понял. Может, потому, что меня о ней не спрашивают. И мне о ней не рассказывают. Может, потому, что мой сотовый, аккуратно выложенный на прикроватную тумбочку, ни разу не звонил – я уже проверил протокол неполученных сообщений.
Нет больше Альки. И к этому мне придется привыкать.
Я понял, что она не вернется, еще вечером, в «Зеленой змее». Даже ее звонок не снял ужас исчезновения. Я ждал, с каждой минутой ощущая, как пульс, стучащий в моем виске, делался все сильнее и громче, кувалдой разбивая смертельно уставший мозг.
Потом меня кто-то окликнул – по-моему, вернувшийся Вепрев, – а я, вместо того чтобы ответить, просто упал. Следующее мое воспоминание – уже госпитальное.
Я твердо знаю – Альку не вернуть. А значит, все остальное теряло смысл. Кроме одного – ее у меня кто-то отнял. И я видел огромный смысл в том, что этот «кто-то» скоро умрет.
Я полежал еще немного. Потом отпросился в туалет, оделся и, поддерживаемый за руку охранником, пошел в уборную. Это все-таки была не тюрьма: решетки на окнах отсутствовали. Они были просто закрыты на щеколды и по зимнему времени проложены ватой, чтобы не дуло.
Я легко открыл окно, и охранник, деликатно оставшийся в коридоре, меня больше не увидел. Спуск с четвертого этажа не был особо рискованным – говорю же, это был госпиталь, а не тюрьма.
За забором поймал машину, на оставшиеся в кармане деньги меня добросили до моей «девятки».
Меж тем рассвело, и у солидных людей начался трудовой день.
Я очень быстро навел все необходимые справки. Аля звонила мне по телефону Николая Мефодьевича Глинского, важного уральского купца. Не знаю, как ей это удалось, но она дала мне след.
Потом я нашел саму Алю: она была в ногинском морге. Знакомый Вовчика, им уже предупрежденный, провел меня внутрь. Тело мне не показали, зато показали записи, сделанные патологоанатомом. У нее не оказалось прижизненных повреждений, кроме страшной травмы затылка, от которой и наступила смерть. Отдельным пунктом было указано, что перед смертью Аленька не была изнасилована.
Местный сыскарь сказал мне, что у них вызвали подозрения оборванный подол бархатной юбки и отсутствие на погибшей туфель и теплой одежды. Поэтому и провели допэкспертизу, при автопроисшествиях обычно ненужную.
…Эту юбку я ей подарил. И я настоял на том, чтобы она была бархатной – мягко, нежно и торжественно. Оказалось, оторванным куском ткани она обматывала ногу, потеряв туфлю.
Сыскари не ограничились автоверсией, по горячим следам отработали все. Но уголовное дело по похищению заводить не стали: четверо свидетелей видели, как Аля сама входила в здание пансионата, где жил Глинский, и сама выходила из него. Я своими глазами прочитал слова охранника о том, что такого скоростного секса тот еще не видел: Аля была в номере буквально три минуты. Если останусь жив, надо будет его найти и сломать руку. Или, лучше, вырвать язык.
– Ты тоже считаешь, что это был несчастный случай? – спросил я у сыскаря.
– Похоже на то, – подумав, сказал он. – У нее ничего не взяли. С ней ничего не сделали. У них вышла какая-то ошибка. А под машину попала… Как говорится, обходи автобус сзади, а трамвай – спереди.
– Получается, никто не виноват?
– Получается так, – вздохнул мент. – Извини.
«Человек умер, и никто не виноват, – задумался я. – Нет, так не бывает. Я найду и накажу виновных». Но говорить об этом менту, пусть и хорошему знакомому Вовчика, не стал. Просто поблагодарил, попрощался и вышел на свежий воздух.
На самом деле виноват я. Альке не следовало связываться с человеком, чьим единственным взрослым занятием было – убивать. И это не совпадение, что она встретила свою смерть совсем рядом с тем местом, где я ее подобрал в ноябре. Слишком долго живу на этом свете и слишком много видел, чтобы поверить в такие совпадения.
Что ж, с судьбой не повоюешь. Но я считал себя обязанным повоевать с теми, кого судьба выбрала в исполнители своего приговора. А может, мне просто надо было чем-то заняться.
Далее я действовал очень быстро. Продал «девятку» Ефима Аркадьевича, благо генеральную доверенность имел давно. Ездить на ней было нельзя по двум причинам: если будут искать, то именно ее. А если попадусь, то начнут тягать Береславского. С моей стороны это было бы черной неблагодарностью.
Тут же, на рынке, приобрел потрепанную, но еще крепкую темно-зеленую «четверку» с длинным накрышным багажником. «Хозяйственные» автомобили вообще меньше привлекают внимания, а мне надо было кое-что маскировать.
Затем нанес визит на дачу и сломал замок Ефима Аркадьевича на дверях мастерской. Не знаю, простит ли меня господь, а мой шеф простит точно. Он вообще не умеет долго злиться.
Разобранная на две части «В-94» легла на дно огромного багажного отсека «четверки».
Уезжая, оглянулся. Прощай, Ефимова дача. Я стремительно и сознательно лишал себя всего, что напоминало об Аленьке. Квартиру, если останусь жив, тоже продам.
На ближайшем рынке купил листы легкого утеплителя. Набил ими багажный отсек, похоронив в глубине оружие. Еще два листа привязал к верхнему багажнику.
Теперь я вряд ли у кого-нибудь вызову подозрение. Огромный груз весил мало, от него можно было за две минуты освободиться. И – недорогой, грабителей тоже не заинтересует. Но грабителей я как раз и не боялся. Даже наоборот: мне очень хотелось выстрелить в кого-нибудь достойного пули.
Напоследок полистал атлас. Выбрал северный путь: Казань, Ижевск, Пермь. Городок господина Глинского был севернее Екатеринбурга, и мне так было удобнее.
Еще раз послушал работу двигателя, покачал «четверку» на амортизаторах.
Пожалуй, все.
Поехали.
Кузьма последние два дня прожил неспокойно. О смерти девчонки он узнал на следующее утро, и, с точки зрения закона, она его никак не взволновала. Эта ненормальная девка добровольно пришла, не под конвоем – ушла. Какие претензии? Внутренние ощущения тоже не беспокоили. Он, Кузьмин, этого не хотел: дура сама помчалась в лес. И кто мог предположить, что она попадет под машину?
Виктор Геннадьевич Кузьмин боялся только одного: что о смерти психопатки узнает Колян. Это могло быть хуже всех судов и зон, вместе взятых. Кузьма понимал, что при таком раскладе он может потерять друга. Для него, Кузьмы, это хуже смерти.
А значит, Глинский ничего не должен узнать. С операми, пришедшими в тот же вечер, Кузьма разобрался и Коляна из разборок вывел. Но проблема в том, что Кузьмин помнил про парня чертовой девахи. И всерьез опасался, что тот приедет на разбор. А даже предупредить Глинского об опасности нельзя: Кузьме вчера с трудом удалось отстоять хотя бы ослабленную охрану. Колян никак не мог взять в толк, зачем тратить большие деньги на ненужные мероприятия – ведь коммерческих врагов они сейчас не имели.
Поэтому Виктор усилил свою службу наблюдения, выяснив у Вепрева все, что тот знал об этом человеке, Сергее Велегурове. Полученная информация не успокаивала, но по крайней мере давала основания к действиям. Шесть лучших специалистов Кузьмы буквально круглосуточно рыскали по городку, пытаясь по словесному портрету выявить московского гостя, если таковой все-таки объявится.
И не зря старались ребята. Ему сообщили по сотовому о подозрительном фраере на зеленой «четверке», рожей сильно смахивающем на искомое описание. Это было уже четвертое подобное сообщение, но все они были проверены лично Кузьмой: слишком важными могли быть последствия ошибки.
– Номера – московские? – спросил он сексота.
– Нет, нашего региона, – доложил топтун. Вероятность удачи падала, однако Кузьма все-таки решил лично проверить наколку. Он переоделся, нацепив сверху свою старую телогрейку. Древние кирзачи ног тоже не украшали, но зато не выбивались из имиджа. И позволяли спрятать за голенищем и маленькую