побрал, сука, зараза! Он думает, мы невинные – невинными нас считает! Все мы ему невинные! Невинные! – и никак не мог отцепиться от этого словечка, которое его опутывало, вязало, убивало, делало наивным, невинным. И тут, однако, плотный, высокий юноша, которого товарищи звали Сифоном, как бы тоже впал в наивность, разлившуюся в воздухе, ибо сказал, будто обращаясь к самому себе, но так, что слышали все, – в воздухе ясном, прозрачном, где голос звенел, словно колокольчики на коровах в горах:
– Невинность? Зачем? Именно невинность и есть достоинство… Надо быть невинным… Зачем?
Едва он кончил, Ментус поймал его на слове:
– Что? Ты признаешь невинность?
И отступил на шаг, так это глупо прозвучало. Но взволнованный Сифон поймал его на слове.
– Признаю! Интересно, с чего бы мне не признавать? Не такой уж я в самом деле мальчишка.
Ментус, взволнованный, бросил насмешку в эхоносное пространство.
– Слышали? Сифон невинный! Ха, ха, ха, невинный Сифон!
Раздались восклицания:
– Сифон невиннус! Неужли спесивый Сифон жены не отведал?
Посыпались фривольные рецепты на манер Рея [9] и Кохановского [10], и мир вновь на миг сделался изгаженным. Сифона, однако, рецепты эти задели за живое, и он разозлился.
– Да, я невинный! Скажу больше, я не посвящен и не понимаю, с чего бы мне этого стыдиться. Коллеги, пожалуй, никто из вас не станет всерьез утверждать, будто грязь лучше чистоты.
И он отступил на шаг, так это чудовищно прозвучало. Воцарилось молчание. Наконец послышался шепот.
– Сифон, ты не шутишь? Ты в самом деле не посвящен? Сифон, это неправда!
И каждый отступал на шаг. А Ментус сплюнул.
– Господа, это правда! Вы только посмотрите на него! Сразу видно! Тьфу! Тьфу!
Мыздраль закричал:
– Сифон, не может этого быть, ты покрываешь всех нас позором, дай просветить себя!
СИФОН
Что? Я? Я должен позволить просветить себя?
ГОПЕК
Сифон, Пресвятая Богородица, Сифон, да подумай, не о тебе же только одном речь, ты нас компрометируешь, нас всех – я не смогу глаз поднять ни на одну девушку.
СИФОН
Девушек нет, есть только отроковицы.
МЕНТУС
Отр… слышали? Так, может, и отроки, а? Может, отроки?
СИФОН
Да, коллега мысли мои прочитал, отроки! Друзья, отчего нам стыдиться этого слова? Разве оно хуже других? С чего бы нам в возрожденной отчизне стыдиться отроковиц наших? Напротив, лелеять их надо в себе. Чего бы, спрашиваю я вас, искусственного цинизма ради надо стыдиться чистых слов, таких как отрок, орел, рыцарь, сокол, дева – они ведь наверняка ближе молодым сердцам нашим, нежели трактирный лексикон, коим коллега Ментальский засоряет собственное свое воображение.
– Ладно говорит! – поддакнуло несколько человек.
– Подлиза! – заорали другие.
– Коллеги! – воскликнул Сифон, уже ожесточившийся в собственной невинности, захваченный ею, ею воспламененный. – Возвысим сердца наши! Предлагаю здесь и сейчас дать клятву, что никогда не отречемся мы ни от отроковят, ни от орлят! Не отдадим земли, откуда род наш! Род наш от отроков и отроковиц ведется! Земля наша – это отроки и девы! Кто молод, кто благороден – за мной! Пароль – юношеский жар! Отзыв – юношеская вера!
На этот призыв с десяток сторонников Сифона, опаленных юношеским жаром, подняли руки и поклялись, и лица их вдруг посерьезнели и засветились. Ментус кинулся на Сифона в воздухе чистом, Сифон набычился, однако, к счастью, их развели, до драки не дошло.
– Господа, – попытался вырваться Ментус, – почему вы не дадите пинка этой орлятине, отроковятине? Или уж кровь в вас совсем застыла? Самолюбия нет? Пинка, пинка почему не дадите? Только пинок может спасти вас! Да будьте же мальчишками! Покажите ему, что мы мальчишки и девчонки, а не какие-то отроковята да отроковицы!
Он бушевал. Ясмотрел на Ментуса – капельки пота покрыли лоб его, бледность разлилась по щекам. У меня теплилась надежда, что после ухода Пимки я сумею как-нибудь прийти в себя и объясниться – ха, как тут придешь в себя, когда в двух шагах в воздухе свежем и живительном все крепли и крепли наивность и невинность. Попочка преобразилась в отрока и мальчика. Мир словно распался и теперь опять срастался на началах отроковятины, мальчика. Я отступил на шаг.
Взволнованный Сифон в бледно-голубоватом пространстве, на твердой земле школьного двора, испещренной нитками теней и пятнами света, воскликнул:
– Прошу прощения, но Ментальский сеет смуту! Предлагаю не обращать на него внимания, поступим так, как будто его и нет, отступимся от него, коллеги, это изменник, предатель собственной молодости, он не признает никаких идеалов!
– Какие идеалы, осел? Какие идеалы? Твои идеалы сродни тебе, какие бы распрекрасные ни были, – барахтался Ментус в сетях собственных слов. – Неужели вы не чувствуете, не видите, что его идеалы должны быть розовыми и жирными, с огромным носом? Скоты! Скоро стыдно будет на улице показаться! Неужто не понимаете, что истинные мальчишки, сыновья сторожей и мужиков, разные там подмастерья и ученики, парни в нашем возрасте смеются над нами! Ни во что нас не ставят! Защитите мальчишку от отроковятины! – просил он всех вокруг. – Мальчишку защищайте!
Возмущение росло. Раскрасневшиеся ученики наскакивали друг на друга, Сифон стоял неподвижно, сложив руки на груди, а Ментус сжимал кулаки. За забором матушки и тетушки тоже пришли в сильное возбуждение, плохо понимая, что происходит. Но большинство учеников пребывало в нерешительности и, набивая себе рты хлебом с маслом, только и твердили:
– Неужли спесивец Ментус пакостник? Сифонус идеалистус? Зубрите же, зубрите, не то пару схватим!
Другие, не желая во все это вмешиваться, вели благопристойные беседы о спорте и прикидывались, будто их страсть как интересует какой-то футбольный матч. Но то и дело кто-нибудь, будучи, по-видимому, не в силах устоять перед жаркой и дразнящей темой спора, прислушивался, раздумывал, заливался румянцем и присоединялся к группе Сифона или же Ментуса. Преподаватель на скамейке вздремнул на солнышке и сквозь сон издалека наслаждался юношеской наивностью. – Эй, попочка, попочка, – бормотал он.
Лишь одного ученика не захватило всеобщее идейное возбуждение. Он стоял в сторонке и преспокойно грелся на солнышке в своей сетчатой майке и мягких фланелевых брюках, с золотой цепочкой на запястье левой руки. – Копырда! – кричали ему обе партии. – Копырда, иди к нам! – Казалось, он возбуждал всеобщую зависть, враждебные лагери хотели его привлечь к себе, он, однако, не слушал ни тех, ни других. Выдвинул вперед одну ногу и стал ею притоптывать.
– Мы презираем мнения сторожей, подмастерьев и всяких уличных мальчишек! – крикнул Пызо, друг Сифона. – Они не интеллигентны.
– А гимназистки? – озабоченно отозвался Мыздраль. – Вы и мнения гимназисток презираете? Подумайте, что подумают гимназистки?
Раздались крики:
– Гимназистки любят чистых!
– Нет, нет, они предпочитают грязных!
– Гимназистки?! – презрительно оборвал Сифон. – Нас заботит лишь мнение благородных девиц, а они с нами!
Ментус подошел к нему и срывающимся голосом сказал:
– Сифон! Ты нам этого не сделаешь! Отступи, и я отступлю! Давай отступим вместе, хочешь? Я готов…
