На сухой земле в тени деревьев, на остывшем пепле случайного костра слепой своей белой палкой рисует буквы и слова, чтобы научить им Ану. Он становится старшим. Она – младшей. Однажды вечером после неожиданно налетевшей грозы, которая смочила почву, Ана Пауча впервые в своей жизни, глубоко врезаясь палкой в землю, пишет слово
Эта странная пара, которую люди принимают за мать и сына, иногда отдаляется от железной дороги, идет по шоссе, по тропинкам, где ходят мулы и козы, от деревни к деревне, но всегда – на Север. Слепой – безошибочный комплекс и верный будильник. Он берет правильное направление не колеблясь, не задавая вопросов, не ссылаясь ни на линию горизонта, ни на стаю ласточек, которые неудержимо устремляются к Африке. Его горизонт – это его внутренний мир. Он нутром чувствует все четыре стороны света. Заточенный в своем мраке, он чтобы жить, должен ощущать границы необъятных просторов. Он инстинктивно, по запаху, распознает любой ветер, предсказывая, несет ли он дождь или пыльную бурю, угадывает, в какой деревне им перепадут остатки барана, свиньи или птичьи потроха. Но, самое главное, он точно знает, где находится Север.
Он не носит темных очков. Он носит свою слепоту, словно она для него естественное состояние. Ана Пауча часто смотрит на его лицо и однажды замечает маленькие шрамы вокруг его век.
– Это у тебя от рождения?
– Нет.
– Значит ты перенес операцию. У тебя остались шрамы.
– Это от взрыва мины. Слепым меня сделала война.
Ана Пауча вздыхает и не произносит больше не слова.
Они продолжают свой путь, их дни наполнены звуками гитары и мольбой о подаянии. Каждый прижимает к себе все свое достояние: он – гитару, она – узелок.
Уроки письмо и чтения, а также романсы слепого то и дело прерывают приступы кашля, раздирая его грудь и выплескивая из нее мокроту. Его голос становится более хриплым. Но он держится так, будто таким и родился: слепым, больным, певцом и школьным учителем.
– Ты уверен, что у тебя все в порядке? – с тревогой спрашивает Ана Пауча, рассматривая его зловещие плевки.
– Давно уже в таком порядке. И так же будет и впредь. Нет причины впадать в панику, бабуля.
Ана-старушка пытается улыбнуться.
– Может быть, ты хочешь дать мне какие-нибудь рекомендации?
Ана Пауча громко хохочет. И тоже кашляет. Но воздух сьерры уже наполняется ее смехом. Деревни, притулившиеся на горных уступах, кажется, отвечают ей смехом своих колоколов. Ей вторят птицы, ветер, гитара. Это какой-то ураган смеющегося эха. Ана Пауча не смеялась целых тридцать лет. Если точно – с гражданской войны. Вот верная дата.
В кармашке чехла для гитары слепой носит книгу. Она его спутник на войне, в дороге, в жизни. Книга стихов, которую он не может больше читать. Но он знает ее наизусть. Словам из этой книги он и учит Ану-нет. Он открывает ее, на ощупь безошибочно определяет страницу, подносить ее к своим невидящим глазам, точно облатку тела господня, и неторопливо, словно совершая какой-то ритуал, читает, чтобы Ана Пауча запомнила:
– Теперь пиши, детка. Пиши:
Своей палкой с заостренным концом он рисует на земле небольшие буквы. Ана повторяет за ним. Он выводит еще слово. Потом еще. Все стихотворение. Ана повторяет за ним.
На древней выжженной земле Ламанчского плата, безрадостность которого на веки обессмертили Дон Кихот и Санчо Панса, Ана Пауча чертит букву за буквой, слово за словом, изображает лик своей смерти. Своего рождения.
Старый вяз, украшенный несколькими зелеными листочками… Ана Пауча смеется безудержным детским смехом и смотрит на слепого нежным материнским взглядом. Когда они, усталые, отдыхают в тишине какого-нибудь убежища, Ана просит, чтобы слепой спел ей песню для нее одной. Чтобы слушать ее, забыв все заботы, не думая ни о жалких грошах, ни о пище, которые она может принести им.
Репертуар слепого музыканта состоит из нежных и трагических романсов, которые как бы воссоздают прошлое страны, но эти песни, которые переходили из уст в уста, от деревни к деревне, от поля к полю, от таверны к таверне, никогда не транслировались в бесчисленных радиопередачах разных городов. Эти песни, которые калека называет
Его зовут Энрико. Ее – Лола. Они узнают друг друга на пороге греха, они целуют друг друга в щеки, и оба плачут. Ана Пауча вздыхает.
– Это ты сочинил?
– Что?
– Песню.
– Мне рассказали эту историю.
– До чего же печальна жизнь!
Слепой музыкант, пощипывая струны гитары, допевает песню до конца. Ана Пауча вздыхает. Всегда.
В один из дней приступ лихорадки сваливает калеку, им приходится нарушить привычный ритм жизни и укрыться от палящего солнца в заброшенной конюшне. Она навсегда пропитана запахом лошадей, навоза и сена, смешанным со своеобразным запахом, который оставляют после себя бродяги. Музыкант ложится на кучу соломы, примятой чьими-то телами.
Ана Пауча вновь обретая забытые привычки, осматривает все вокруг и обнаруживает под эвкалиптом водопойный желоб, питаемый тоненьким ручейком. Она снимает платок и хочет смочить его. В воде-зеркале, где уже давно не отражаются лошадиные ноздри, она неожиданно видит себя. Белая, как ком снега, голова вызывает в ее воображении иной образ – она, мертвая, лежит на снежной постели, на Севере. Удивленная, она долго разглядывает свое отражение. Она не знала, что так состарилась. За несколько недель путешествия на ее лицо, ее шею словно обрушилась сокрушительная эпидемия морщин. Глаза глубоко запали. Ей стоило не малых трудов их разглядеть.
Она медленно разбивает это зеркало, погрузив в него платок, качает головой и возвращается в конюшню. Какое счастье, что ее спутник слеп. Такой ученицей он не стал бы гордиться. Она молча кладет ему на лоб холодный компресс. Это все, чем она может облегчить его страдания.
День без песен, без разговоров. Вся еда – несколько сухих фиг. Каждые десять минут – стакан свежей воды, которую больной, следуя советам бывшей мойщицы трупов, пьет маленькими глотками.
Поздно вечером калека начинает говорить. Ана Пауча предчувствует, что сейчас она впервые услышит ту единственную историю, которую слепой певец так и не переложил на музыку. Гитара, как всегда, рядом с ним, стоит только протянуть руку. Но он не просит ее себе на помощь.
– Меня зовут Трино. Тринидад. Так звали и моего отца, и мою бабушку. Это имя равно годится всем, и мужчине, и женщине. В наших краях Трино означает
– И ту и другую, – отвечает Ана, поддерживая его голову, обмотанную мокрым платком. – Но только говори тихонько. Если ты снова раскашляешься, лихорадка вернется. Нам ведь не к спеху. Ночью-то я все равно идти не могу. А о тебе и говорить нечего…
– Трино был маленький мальчик, мечтательный и одинокий, который беседовал с символами. Я тебе
