раз убеждался, как она умеет настоять на своем: если ей надо было, она не отступала, добивалась настойчиво, пока не достигала цели. Трудно было предположить в хрупкой грациозной девушке такую волю и такую решимость.
Они беседовали каждый день, но палата была на троих — чужие уши, любопытные взгляды; они стали посиживать в укромных углах. Она таскала ему передачи, подкармливала с домашнего стола, и Першин не сопротивлялся, съедал, потому что госпиталь — он госпиталь и есть: для десантника хватит лишь не умереть от голода.
Поначалу его часто навещали мать и отец. Им это было невподым, ехали через весь город, отпрашивались с работы. Вскоре они поняли, что сын в надежных руках, пропасть ему не дадут, и отступились, доверили ей, а сами приезжали по выходным, после рынка.
Лизе нравилось его кормить, она сидела рядом и смотрела, как он ест. Его аппетит завораживал ее, повергал в немое восхищение. Давно известно, что ничто так не влюбляет женщину, как возможность накормить: предмет заботы неизбежно становится любимым.
Аппетит Першина сразил ее окончательно. Иногда его разбирал стыд за свою беспринципность — жирует на генеральских харчах, но Лиза опровергла его в два счета:
— Это входит в лечебный процесс, — заявила она решительно и даже прошантажировала слегка. — Если ты не пойдешь на поправку, я не получу зачет.
Она в момент отбила у него охоту голодать по политическим мотивам, из-за неприязни к генералам, тем более, что сами генералы ели не задумываясь.
Зачет она сдала. Першин вместе с ней трясся в коридоре у дверей профессорского кабинета, вполголоса бубнил угрозы: если ей не поставят зачет, он покажет в натуре, что такое действия штурмовой группы при контакте с противником.
…тоннель впереди изгибался плавной дугой и исчезал за поворотом. На плане каждый тоннель напоминал дерево: коридоры уходили в разные стороны, как ветки от ствола, и снова ветвились, проследить их до конца было трудно. Вместе с проводником Першин прошел один из коридоров, увешанный кабельными кронштейнами и пучками проводов, время от времени коридор менял направление, потолок снижался, приходилось нагибаться, но они продолжали движение, пока не уткнулись в решетку.
Фонарь осветил бетонную камеру, увешанную кабелями, которые исчезали в новом коридоре; можно было жизнь потратить, чтобы пройти все ходы из конца в конец.
Под землей Москва была причудлива и разнообразна, как на поверхности. Першин понял это, разведав многие тайные спуски, подземные ходы монастырей и церквей, склады, амбары, винные погреба, катакомбы на месте древних каменоломен, откуда первые жители брали камень на строительство города; он по крохам собрал сведения о новострое — секретных сооружениях госбезопасности, армии и прочих ведомств, каждое из которых имело под землей центры управления и связи, бункеры для начальства, комфортабельные убежища, не говоря уже о целой системе транспортных тоннелей, ведущих из центра Москвы на окраины и дальше, за город.
Получив задание, Першин стал искать людей, способных пролить хоть какой-то свет. Толком никто ничего не знал, но со временем из слухов, сплетен, разговоров и архивов стала складываться общая картина.
Геологи, маркшейдеры, связисты угадывали некое соседство — обширные пустоты, металл, вибрацию, излучения, источники которых таились под землей. Что-то существовало там, на большой глубине, какой-то скрытый мир, не просто существовал, а жил — дышал, нуждался в воздухе, воде, электричестве, непонятное движение происходило там, и какие-то люди исчезали и появлялись тайком от чужих глаз.
Похоже, под землей существовала сеть тоннелей, не уступающих в размерах городскому метро. «Второе метро» — называли эту сеть собеседники, название то и дело мелькало в разговорах, и выходило, что под известной системой метрополитена находится другая, секретная. Поверить было трудно, но старики, с которыми беседовал Першин, стояли на своем.
— В сорок первом на ноябрьские праздники собрание проходило в метро! Там был Сталин! — запальчиво повысил голос старик, раздосадованный, что ему не верят.
— Знаю. Это все знают, — подтвердил Першин. — Станция «Маяковская».
— А прибыл он с охраной из тоннеля. До этого был в ставке.
— Да, на Мясницкой. Желтый особняк, шесть колонн, наверху мезонин, фронтон. Перед зданием сквер, решетка…
— А в подвале ход в тоннель и на станцию! — торжествующе объявил старик. — Есть еще ветка. Кремль — Внуково! И в Шереметьево!
Першин слышал об этом от разных людей, многие утверждали, что высокопоставленные лица неожиданно и загадочно возникают в аэропорту перед отлетом самолета, никто не видел прибывших машин, кортежа, свиты… Однажды к Першину привели старика, который рассказал, что в молодости, когда он был маркшейдером, строил тоннель из Кремля на дачу Сталина; по рассказу выходило, что тоннель рассчитан на двустороннее автомобильное движение.
Рыская по дворам, пустырям и задворкам в центре Москвы, Першин день за днем открывал для себя замаскированные копры с подъемными механизмами, скрытую вентиляцию, складированное шахтное оборудование, упрятанные в дома трансформаторы, от которых вниз уходили кабели.
Подозрение вызывал Кривоколенный переулок, где рядом с домом поэта Веневитинова, у которого здесь бывал Пушкин, за железными воротами стоял шахтный копер. Ход под землю существовал и в Лучниковом переулке, где высокий глухой забор с проволочной сеткой и сигнализацией ограждал старые таинственные дворы, дома и задворки.
Тоннели соединяли глубокие подземелья на Старой площади, где располагались многочисленные бункеры коммунистической партии, с подземными сооружениями Лубянки и Кремля.
Першин проник в широкий, светлый, окрашенный белой эмалью тоннель, который проходил рядом с перегоном Кузнецкий мост — Китай-город: иногда по ночам в тоннеле метро раздвигалась ложная стена, из залитого светом тайного тоннеля подходил мотовоз, принимал из метро загадочные ящики без маркировки и уходил, медленно удалялся, исчезал в сверкающей белизне, как парусник в освещенном солнцем море. Стена въезжала на место, вновь тускло горели фонари, и нельзя было заподозрить, что рядом существует праздничный чертог — подозревать было невозможно.
Сокрушительное впечатление оставляли многоэтажные подземные сооружения Лубянки, способные выдержать прямые попадания многотонных бомб и даже ядерный удар. Вся земля в центре была изрезана на разных уровнях, весь огромный Сретенский холм, в междуречьи Неглинки и Яузы — один из семи московских холмов был пронизан служебными тоннелями и переходами, связывающими огромные залы, бункеры, центры управления, склады и прочие помещения.
В это трудно было поверить, но Першин добыл подтверждение: по соседству с пыльными сумрачными тоннелями городского метро существовали невероятные и неправдоподобные ухоженные подземелья.
«Впрочем, почему невероятные и неправдоподобные? — думал Першин. — А тайные магазины? А санатории, больницы, дачи? А детский сад с бассейном в Малых Каменщиках?»
Он подумал о пешеходах, что торопятся мимо Политехнического музея и памятника героям Плевны у Ильинских ворот, о стариках и влюбленных, посиживающих на живописном бульваре Старой площади, — никто из них не подозревал и не догадывался даже, что находится под ногами.
То был подземный город со своими родниками, артезианскими скважинами, электростанциями, улицами, площадями и переулками, настоящий город, который при желании мог отвергнуть наземную Москву, закрыть наглухо герметичные двери и ворота, включить гидравлические запоры и отрезать, отстранить себя от поверхности, прервать все связи и жить самим по себе, отдельно, на глубине, а запасов пищи на складах там могло хватить на долгие годы.
Со временем о подземном городе забыли бы даже те немногие, кто знал, куцые сведения затерялись бы в секретных архивах, он исчез бы для всех, как древние города в толще земли, и память о нем поросла бы быльем. С той лишь разницей, что древние города давно умерли, а этот продолжал бы жить, не выдавая себя ничем.
«Несчастные наши налогоплательщики, — думал Першин, — вот почему метро себя не окупает. Какая казна это выдержит?»
Фонари освещали круглое нутро тоннеля, цепь их уходила вперед и исчезала за плавным поворотом.
