— А что ж вести себя не умеете? — с каменной, начальственной тяжестью спросил генерал, как бы сдерживаясь через силу, чтобы не расплескать свой гнев.
— Никак нет. Умею, — браво возразил Першин, держа грудь колесом.
— Это я во всем виновата! — гибко и плавно возникла из-за спины Першина генеральская дочь.
— Что?! — опешил генерал, чувствуя, что за всем этим что-то кроется, но что — он понять не мог. — Ты в своем уме?!
— Я его соблазнила!
— Как?! — еще больше оторопел генерал.
— Лаской, угрозой… Ну как соблазняют… Наобещала с три короба: мол, в мужья возьму. Припугнула как следует: откажет — из армии уволю, у меня отец генерал. Он и сдался.
Подчиненные генерала стояли ни живы, ни мертвы, от напряжения у них остекленели глаза; устав на этот счет молчал, никто не знал, как себя вести. Адъютант едва сдерживался, ему стоило большого труда не растянуть рот в улыбке. Генерал почувствовал, что становится посмешищем.
Лиза объявила семейный совет, попросила всех выйти, в кабинет позвали мать. Першин вышел вместе с адъютантом и другими офицерами, все на всякий случай поглядывали на него дружелюбно и держались приветливо, как с возможным будущим начальством.
Спустя время дверь кабинета приоткрылась, Лиза поманила Першина рукой. Першин с порога понял, что гроза миновала: мать взглянула на него с интересом, и генерал уже не казался таким враждебным и неприступным, хотя и пыжился монументально, как будто принимал парад.
— Что дальше? — спросил он хмуро, но мирно.
— Наверное, назад пошлют, — неопределенно пожал плечами Першин. — На войну.
— Не пошлют, — твердо возразил генерал, словно это было уже решено.
— Лизонька сказала, что вы учиться хотите? — приветливо обратилась к Андрею хозяйка дома.
— Да, если уволят, — подтвердил Першин.
— Что значит уволят? Откуда? — непонимающе поднял брови генерал, и в глазах у него мелькнула досада, как часто случается с обремененными властью людьми, когда они чего-то не понимают.
— Из армии…
— Из армии? — переспросил генерал, словно ослышался. — Почему?
— Я хочу уйти из армии, — сказал Першин, понимая, что наносит генералу смертельную обиду.
— Как уйти?! Зачем?! — досада генерала росла и на глазах крепла. — Не понимаю. Боевой офицер! Награды! Ранение! В армии таких ценят! Прямой путь в академию!
— Я не хочу оставаться в армии. Хватит с меня Афганистана, — гнул свое Першин с некоторым занудством в голосе.
— Я уже сказал: в Афганистан не пошлют. Что касается армии… чем это она тебе не нравится? — ревниво, желчно спросил генерал.
— Не нравится, — ответил Першин и умолк.
Как ему объяснить, он все равно ничего не поймет, а спорить, доказывать — пустая затея, сотрясание воздуха.
— Но вы теперь не один, у вас семья, насколько я понимаю, — вмешалась генеральша.
— Да, семья, — согласился Першин. — Если Лиза не против.
— Что значит — против?! — возмутилась генеральская дочь. — Чья это затея? Я его соблазнила — я за него отвечаю! А если у него будет ребенок?!
— Перестань, — велела ей мать.
— Прекрати, — веско, начальственно приказал отец.
— Вам легко говорить! Если я его брошу, у него теперь вся жизнь поломана. Я не могу с ним так поступить. Иначе я грязная соблазнительница. Распутная тварь! Бедный мальчик: соблазнили и бросили. Как ему теперь жить? Что скажут родители? Они могут отказаться от него. А друзья, подруги? Он не сможет смотреть им в глаза. Как хотите, но я должна, я просто обязана выйти за него!
— Успокойся, — улыбнулся ей Першин.
— Все! Муж сказал — молчу, — понятливо кивнула гимнастка и с готовностью замолчала.
— Вы должны думать о семье, — напомнила Першину генеральша.
— Конечно, — согласился с ней Першин.
— Зачем вам уходить из армии? Самое трудное у вас позади: война. Теперь все должно быть в порядке. А ты, что думаешь? — обратилась она к дочери.
— Зачем мне думать, у меня муж есть, — возразила Лиза. — Как скажет, так и будет.
Андрей не мог сдержаться, рассмеялся. Если б не она, разговор вышел бы злой, обидный — горшки вдребезги. Но она на самом деле отныне и впредь была всегда с ним, держала его сторону, как ни уламывали ее родители, друзья, знакомые, орава доброжелателей, она осталась с ним и была ему верна, как никто.
После рапорта армейские начальники мордовали его, пугали дисциплинарным батальоном, но отпустили, отпустили, в конце концов, уволили в запас с характеристикой — краше в гроб кладут.
И вот она, свобода: свободен, свободен, свободен, наконец! Но куда деться, куда податься, если твоя профессия — убийца, если только и умеешь, что стрелять, драться, орудовать ножом, если другому тебя не научили — на что ты годен в этой жизни?
Першин пошел грузчиком в мебельный магазин, не Бог весть что для боевого офицера, но работа без дураков: погрузил, получил… Генерал отказал ему от дома, Першин так и остался для них посторонним. Чужак, чужак! — и не просто чужак, вражеский лазутчик, который проник в их стан.
Как они ненавидели его! Он отринул их стаю, отверг их веру, обратил в свою их дочь, плоть от плоти — отбил от стаи, увел.
Теперь они не ездили в Бор, не бывали на генеральской даче, не получали генеральские заказы, не ездили на генеральских машинах. Терпеливо и кротко несла его жена свой крест и ни словом, ни взглядом не упрекнула его никогда, не жаловалась, что живет не так, как ей подобает и как могла бы.
Однажды его вызвали в военкомат. Майор, начальник отделения, долго разглядывал военный билет и учетную карточку и не выдержал, развел в недоумении руками:
— Ничего не понимаю: десантник, капитан, боевой офицер, наград полно и грузчик в магазине!
— Мне семью кормить надо, — хмуро ответил Першин.
— Другой работы не нашлось?
— Нормальная работа. Я, по крайней мере, не дармоед.
— А кто дармоед? — недобро прищурился начальник отделения.
— Слушай, майор, не заводи меня. Я знаю кто. И ты знаешь.
— И кто же? Советую думать. Думай о последствиях, капитан, думай, понял? Ну давай, говори… Кто дармоед? Ну?!
— Не понукай, не запряг. И не стращай меня, я все видел. Такие, как ты, на войне дерьмом от страха исходили. У нас генералов — пруд пруди, во всем мире столько нет. А уж полковников…
— Так, понятно, — кивнул майор. — Все, капитан. Тебе это не сойдет.
— Разжалуете? — улыбнулся Першин. — Дальше грузчика не пошлете.
Первое время они жили в двухкомнатной квартире с родителями Андрея. Позже Першин купил однокомнатную квартиру, и они жили в ней сначала вдвоем, после рождения дочери втроем, а теперь, с тех пор, как родилась вторая дочь — вчетвером.
Лиза работала врачом, вела дом, растила детей, и это было все, что Андрей мог ей предложить. Она не роптала, однако в глубине души он чувствовал себя виноватым: поступи он так, как хотел генерал — по здравому смыслу и житейскому благоразумию и как поступили бы все их знакомые, отнюдь не плохие люди, жизнь, вероятно, была бы другой.
К тридцати годам Першин по-прежнему работал грузчиком в мебельном магазине, по вечерам учился на экономическом факультете.
На работе ему приходилось несладко. Он дал себе слово ни во что не встревать, пока не закончит институт, надо было кормить семью, но удерживался с трудом, чтобы не вспылить: первичная организация коммунистов существовала в магазине как ни в чем ни бывало.
Это был какой-то нелепый заповедник, бред, несуразица, дурдом: в магазине по-прежнему выходила
