– Десять тысяч? Хозяйке? За припасы? – повторил он с ужасом.
– Да, много забирали; я жил очень широко… Помнишь ананасы да персики… вот я задолжал… – бормотал Обломов. – Да что об этом?
Штольц не отвечал ему. Он соображал: «Брат переехал, хозяйство пошло плохо – и точно оно так: все смотрит голо, бедно, грязно! Что ж хозяйка за женщина? Обломов хвалит ее! она смотрит за ним; он говорит о ней с жаром…»
Вдруг Штольц изменился в лице, поймав истину. На него пахнуло холодом.
– Илья! – спросил он. – Эта женщина… что она тебе?..
Но Обломов положил голову на стол и задремал.
«Она его грабит, тащит с него все… это вседневная история, а я до сих пор не догадался!» – думал он.
Штольц встал и быстро отворил дверь к хозяйке, так что та, увидя его, с испугу выронила ложечку из рук, которою мешала кофе.
– Мне нужно с вами поговорить, – вежливо сказал он.
– Пожалуйте в гостиную, – я сейчас приду, – отвечала она робко.
И, накинув на шею косынку, вошла вслед за ним в гостиную и села на кончике дивана. Шали уж не было на ней, и она старалась прятать руки под косынку.
– Илья Ильич дал вам заемное письмо? – спросил он.
– Нет, – с тупым взглядом удивления отвечала она, – они мне никакого письма не давали.
– Как никакого?
– Я никакого письма не видала! – твердила она с тем же тупым удивлением.
– Заемное письмо! – повторил Штольц.
Она подумала немного.
– Вы бы поговорили с братцем, – сказала она, – а я никакого письма не видала.
«Что она, дура или плутовка?» – подумал Штольц.
– Но он должен вам? – спросил он.
Она поглядела на него тупо, потом вдруг лицо у ней осмыслилось, даже выразило тревогу. Она вспомнила о заложенном жемчуге, о серебре, о салопе и вообразила, что Штольц намекает на этот долг; только никак не могла понять, как узнали об этом, она ни слова не проронила не только Обломову об этой тайне, даже Анисье, которой отдавала отчет в каждой копейке.
– Сколько он вам должен? – с беспокойством спрашивал Штольц.
– Ничего не должны! Ни копеечки!
«Скрывает передо мной, стыдится, жадная тварь, ростовщица! – думал он. – Но я доберусь».
– А десять тысяч? – сказал он.
– Какие десять тысяч? – в тревожном удивлении спросила она.
– Илья Ильич вам должен десять тысяч по заемному письму – да или нет? – спросил он.
– Они ничего не должны. Были должны постом мяснику двенадцать с полтиной, так еще на третьей неделе отдали; за сливки молочнице тоже заплатили – они ничего не должны.
– Разве документа у вас на него нет?
Она тупо поглядела на него.
– Вы бы с братцем поговорили, – отвечала она, – они живут через улицу, в доме Замыкалова, вот здесь; еще погреб в доме есть.
– Нет, позвольте переговорить с вами, – решительно сказал он. – Илья Ильич считает себя должным вам, а не братцу…
– Они мне не должны, – отвечала она, – а что я закладывала серебро,
Он смотрел на нее, слушал и вникал в смысл ее слов. Он один, кажется, был близок к разгадке тайны Агафьи Матвеевны, и взгляд пренебрежения, почти презрения, который он кидал на нее, говоря с ней, невольно сменился взглядом любопытства, даже участия.
В закладе жемчуга, серебра он вполовину, смутно прочел тайну жертв и только не мог решить, приносились ли они чистою преданностью или в надежде каких-нибудь будущих благ.
Он не знал, печалиться ли ему или радоваться за Илью. Открылось явно, что он не должен ей, что этот долг есть какая-то мошенническая проделка ее братца, но зато открывалось многое другое… Что значат эти заклады серебра, жемчугу?
– Так вы не имеете претензий на Илье Ильиче? – спросил он.
– Вы потрудитесь с братцем поговорить, – отвечала она монотонно, – теперь они должны быть дома.
– Вам не должен Илья Ильич, говорите вы?
