– Плохи с ним дела, – тяжело вздохнул Григорий. – Порвали его сильно.
– Жив он? – И не до смеха мне сразу стало.
– Живой, – снова тот же смутно знакомый голос. – Только если ты разлеживаться станешь, долго ему не протянуть.
– Кто это? – взглянул я на христианина.
– Или не признал?
– Я это. – Заскрипел снег, и в неверном свете разворошенного костра увидел я, как кто-то склонился надо мной.
– Баян?!
– Угу, – кивнул подгудошник. – А ты, небось, думал, что это сам Сварог с тобой разговоры ведет?
– Если бы не Баян, – сказал Григорий, – догрызали бы нас уже серые.
Поднялся он кое-как. Зашатало его, но на ногах устоять сумел.
– Пойду, – говорит, – за Никифором пригляжу. В беспамятстве он. Так и лег возле твоего коня.
И поковылял к послуху. Я ему вслед посмотрел: под березой костер догорает, рядом коник мой стоит, с ноги на ногу переминается, а подле коника на земле что-то темнеется. Сразу и не поймешь, то ли человек, то ли груда листвы опавшей в кучу сбилась. Досталось жердяю. Лежит, не шевелится, только постанывает тихо.
– Давай, – протянул мне руку подгудошник, – и ты вставай полегонечку.
Ухватился я за руку протянутую, приподнялся было, но лишь сесть смог. Ноги не держат. Дух бы перевести.
– Посижу немного, – вздохнул я, – в чувства прийти мне надобно.
– Как знаешь, – понимающе кивнул он.
– Откуда ты? – спросил я Баяна.
– С небушка свалился, – улыбнулся подгудошник.
– А если без шуток?
– Я все это время недалече был, – подгудошник волка убитого уцепил, отволок в сторонку. – Здоров серый, – достал он нож и хвост ему отчекрыжил.
Только клинок по позвонкам скрежетнул, да кровушка на землю брызнула.
– Лихо ты его, – удивленно он на меня взглянул.
– Со страху это великого, – ответил я. – А может, просто жить очень хотелось…
Баян, словно опахалом, хвостом волчьим обмахнулся.
– От всех страстей, от всех напастей оборони мя, лесной хозяин, – проговорил и мне обрубок кинул. – Держи, Добрый. Оберег тебе от жити и нежити лесной.
Поймал я хвост, а сам смотрю: у меня из рукава красный ручеек бежит. Прихватил меня волчара.
– Так все же, – поморщился я от пришедшей внезапно боли и на подгудошника взглянул, – с какого перепугу ты здесь очутился?
Откинул зло хвост волчий в сторону, полыхнуло в руке калечной, стоном наружу вырвалось. Стерпеть не сумел, но и не слишком погорился. Пусть болит, сам-то живой ведь, хоть и потрепанный.
– А ты не рад мне? – вопросом на вопрос ответил подгудошник.
– Рад, – признался я.
– Мужики, – Григорий нас позвал, – худо Никифору. Господь вот-вот его к себе заберет.
– К людям его надобно, – ответил Баян. – Здесь недалече весь. Там знахарка сильная живет. Коли Иисус твой дозволит, так жердяя на ноги поднимет. Или снова скажешь, что все в руках Божьих?
– Не скажу, – отозвался христианин. – Выручать парня надобно.
– Ну вот, – Баян ладонь о ладонь ударил. – Совсем другое дело. А то развели тут…
– Подсоби, – Григорий попробовал поднять жердяя, но не смог. – У меня сил не хватит его на коня взвалить.
– Ты хвостом не расшвыривайся, – тихонько мне калика сказал. – К поясу привесь и носи с гордостью. Не всякий голыми руками хозяина лесного задавить сможет. Я бы не смог, – повернулся он и пошел христианину помогать.
Подивился я тому, как Доля с Недолей на этот раз нитки свои свили. Кажется, что недавно совсем калика христианина хотел жизни лишить, а теперь вон, на выручку пришел. Вместе Никифора на коня подсаживают, и не скажешь даже, что враги…
Понимал я, что неспроста калика вдруг на поляне оказался. Ох, неспроста. И не сознался сразу, почему он вдруг нам на выручку пришел. Не прост Баян, хоть простым и казаться старается. Только все тайное рано или поздно явным становится. Как там бабуля приговаривала? Что было, видели, а что будет – посмотрим…
Застонал Никифор. Растормошили-таки они жердяя. Веки послух приподнял, взглядом на подгудошника наткнулся. Глаза в страхе вытаращил.
