– Зато у остальных снаряжение дрянь, – перебил его Кислица и вынул из ножен меч.
– А не все равно, чем тебе кровь пускать будут – мечом, секирой или дубинкой шипованной? – покосился на него варяг.
– Это мы еще посмотрим, кто кому руду отворит! – огрызнулся старик и кончиком пальцев проверил остроту клинка.
– Ну и что скажешь, Добрын, сын Мала? – спросил меня Андрей.
– Скажу, что для начала у них надо прыти поубавить. – Я наложил стрелу на лук, прицелился и спустил тетиву.
Потом быстро выстрелил еще раз и еще. Одна за другой, три мои стрелы впились в берег перед ногами их предводителя.
– Всем стоять! – громко крикнул он и поднял вверх секиру.
Его послушались. Остановились. Затихли.
Предводитель вынул мою стрелу из земли, повертел ее в руке, на наконечник взглянул и вдруг улыбнулся.
– Хорошие стрелы делают в этом захолустье и хорошо их кладут! – крикнул он в нашу сторону. – Кто же меня пугнуть решил? Покажись и назовись!
– Негоже хозяевам прежде гостей называться! – крикнул я ему в ответ.
– И то верно, – кивнул он, силясь понять, откуда раздался мой голос, и все пытался высмотреть меня за частоколом тына.
Не высмотрел.
– Гойко меня зовут, Сдебут мне отец, и эти люди, – повел Гойко левой рукой в сторону своих соратников, – выбрали меня вожаком, – дотронулся он кончиками пальцев до своего колпака. – А ты кто? – Он пристроил секиру на плечо, подбоченился и гордо приподнял подбородок.
– Я Добрый, сын Мала, – поднялся я на ворота, верхом на перекладину сел.
– О! – воскликнул он. – Я-то думал, что разговариваю с мужчиной, а тут мальчишка! – захохотал громко, и его хохот подхватила ватага.
– Зачем ты пришел в эту землю и что тебе нужно? – постарался я сохранить спокойствие.
– Мне нужно все, что сможет унести моя ладья, – ответил он сквозь смех.
– Борта твоей ладьи и так вот-вот начнут воду из реки черпать. Может, пора остановиться? Неужто не хватит добычи и тебе, и твоим воинам?
Гойко оборвал смех и зло взглянул на меня:
– Ненавижу, когда кто-то учит меня. А тем более не тебе, незрелому чаду, решать, когда и где мне остановиться. Если хочешь жить, ты откроешь ворота и позволишь мне взять то, что я захочу.
– Да! – крикнул кто-то с ладьи. – Особенно тех девчушек с плеса! А то путь домой не близкий…
– А я бы и от мальчонки не отказался, ишь, шустрый какой, – сказал пузатый дулеб с длинными волосатыми руками и чмокнул толстыми губами.
И снова хохотом зашлась ватага.
– Иди ко мне, миленький, я тебя погрею, – гоготал пузан.
Не стерпел я.
Моя стрела вонзилась ему в пах. Он подавился гоготом, заверещал по-бабьи, выронил копье, ухватился своими волосатыми руками за древко стрелы, завертелся на месте и рухнул на прибрежную молодую траву.
Рев возмущения сменил дулебское веселье.
Пожалел я о содеянном, изругал себя за несдержанность. Только стрелу обратно в колчан уже не вернешь. А значит, будь что будет!
– Круши! – взмахнул секирой Гойко, отбил своей волчьей накидкой мою вторую стрелу и ринулся вперед.
Вслед за вожаком ватага пошла на приступ.
Дважды я успел отпустить тетиву, прежде чем обозленные дулебы добежали до тына. В Гойко метился, да только увернулся он, но и стрелы зря не пропали. Первой стрелой сбил с него колпак, а второй положил врага, бегущего рядом.
А неприятели уже лезли на земляной вал. Стряли в кольях, карабкались вверх, цеплялись за частокол, срывались и снова лезли.
Вожак и четверо с ним с разбега врезались в створ ворот. От удара затрещало подгнившее дерево притвора. Ворота поддались, зашатались. Свалился я сверху прямо под ноги Веремуду. От удара лук трещину дал, тетива ослабла, а стрелы из колчана просыпались.
– Эх, Добрый! – вздохнул он, меня коря, а потом вдруг вспыхнул в его глазах огонек веселой ярости. – Посторонись! – крикнул варяг, перешагнул через меня, топор изготовил.
Разлетелись створки по сторонам, ворвались враги в Ольговичи. Тут их старики мои встретили. Не ждали дулебы, что за хлипкими воротами их будут ждать ратники в полном вооружении.
Опешили вначале. Остановились.
Но недолгой заминка оказалась.
