следующей жизни все, что в этой хотелось, то у него и исполнилось.
Снеди на столах немало, меда и браги тоже достаточно. Друзья добрые вокруг. Глушила-молотобоец с Велизарой пришли, Малуша с Заглядой – само собой. Выросла сестренка, девкой красной стала.
– Скоро замуж тебя отдавать будем, – пошутил Чурила, посадник Подольский.
– Еще чего! – фыркнула Малуша и так на него взглянула, что тот язык прикусил.
Ицхак заглянул справиться, как мы в новом доме устроились. Так Любава его на почетное место посадила, потчевала вкусностями различными, медку в чару подливала:
– Благодар тебе, добрый человек, за то, что дом Соломонов доглядел, и у нас теперь в Киеве жилье есть.
– У нас на Козарах, – хвалился подвыпивший иудей, – так заведено. Мы своих уважить всегда рады. И слово твердо держим. А вы с Добрыном, хоть и гои, а все равно что свои. Я никогда не забуду, что Добрын для лекаря сделал. Да и тебя, Любава, Соломон часто поминал. Так что живите в доме. Ваш он теперь.
Кветан с Алданом тоже пришли. Подивился я, что они меж собой не собачатся.
– Что было, то минуло, – сказал Алдан. – Раньше мы Томилу поделить не могли, а коли она конюха выбрала, то я в сторонку отошел. На мой век баб еще хватит.
– А ты чего ж без жены? – спросил я у главного конюшего.
– Прихворнула она немного, дома осталась. Тебе же кланяться велела, – а сам на Любаву покосился.
Понял я, что у доярки еще прежний страх не прошел. Все еще боится чирьяками покрыться. Вот как ее жена моя когда-то напугала.
Своята с собой мяса свежего принес.
– Держи, хозяюшка, – Любаве поклонился. – Это чтоб было чем гостей угощать.
Приняла жена подарочек, чарку мяснику поднесла. Тот выпил и крякнул от удовольствия.
– Я вам еще теленочка подарю, на обзаведение хозяйства.
Последней Дарена появилась. Два дюжих холопа ее под локотки придерживали, уж больно раздобрела Ковалева дочка. Живот у Одноручки округлился, а в глазах томность появилась.
– Свенельд со Святославом в Новгородской земле, а я дома от тоски помираю, – вздохнула воеводина жена. – Хорошо, что вы в Киев вернулись, будем в гости друг к другу захаживать.
– Рожать тебе уж скоро, – ответила ей Любава. – Не до гостей будет.
– Боюсь я чего-то, – призналась Дарена. – На душе кошки скребут.
Сощурилась Любава, на живот ее скосилась, поглядела пристально.
– Не бойся, – говорит. – Сын у тебя будет, и родишь легко. Я, если что, подсоблю.
– И на том спасибо, – обрадовалась Одноручка.
Холопов Дарена отпустила, а сама за стол уселась.
– Когда же ты наготовить-то успела? – спросил я тихонько жену.
– Так я и не готовила, – ответила она. – На торжище Подольском все уж готовое брала. Светлая память Соломону, он нам богатое наследство оставил.
– Ты в тайник заглянула?
– Да, – кивнула она. – Там и золота, и серебра на много лет хватит. Так что мы с тобой, Добрынюшка, люди не бедные. И Малуше будет что в приданое дать, и нам с тобой тоже останется.
– Ешьте, пейте, гости дорогие, – сказал я друзьям.
– Со свиданьицем, – ответили они мне.
Веселился народ, ел и пил, песни пел, а я все никак успокоиться не мог. Переживал, как же Любава с Ольгой встретятся? Как жену княгиня примет? У одной власть в Яви, другой Навь подвластна. А я теперь между двух огней оказался. Как бы дров они сгоряча не наломали. Сам виноват, только что толку о содеянном жалеть, если исправить ничего невозможно.
На другой день к нам в дом мальчишка-смерд с Горы прибежал. С поклонами земными нас на пир княжеский звать начал:
– Рада будет матушка княгиня тебя, Добрын Малович, и тебя, Любава Микулишна, в тереме своем видеть. Будьте ласковы, не откажите в приглашении. В час закатный во град пожалуйте, на честном пиру гостями побудьте.
– Передай княгине Ольге, что мы будем непременно, – ответила жена и смерду резан[41] серебряный сунула.
– Премного благодарен, боярыня, – мальчишка деньгу за щеку спрятал и в обратный путь припустил.
– Ты смотри, – удивился я. – Смерд нас по отчеству назвал, а тебя и вовсе боярыней огласил.
– Значит, на пиру с полюбовницей твоей повидаемся, – усмехнулась Любава, а меня словно ножом по сердцу слова ее полоснули.
– Решили же мы прошлое не поминать, – напомнил я ей.
– Прости, – извинилась она, а потом сказала: – Собирайся-ка скорее, на торжище пойдем.
