Плюхнулся толстяк на землю, голову руками обхватил, заплакал навзрыд.
– Зачем же вы так? Зачем? – причитать начал. – Ей же всего восьмой год пошел. Она же… ненавижу… вам игрушка, а у меня кроме нее… и откуда вас на мою голову принесло?
И вдруг жалко стало Иосифу кухаря, и сам он этому чувству своему, почти забытому, удивился.
– Не я в смерти дочери твоей виновен, – сказал тихо. – Это он, – кивнул каган на догорающий труп Давида.
Еще что-то добавить хотел, но не дали ему.
Взвился кухарь, словно ужаленный.
– Ты его хозяин! – закричал. – Тебе за содеянное и отвечать!
Повернулся толстяк к своим, сказал что-то на языке дикарском, зашумели аланы, повалили Иосифа на землю, штаны с него стягивать начали.
Напрягся каган, дугою выгнулся, словно барс раненый зарычал. Понял, что еще немного, и, как девчонка та, голову себе о камни разобьет, чтоб позора этого не терпеть. Ужом извиваться начал, голое тело о гальку речную изодрал, но даже не заметил этого.
Держали Иосифа крепко, но он вывернуться сумел, пнул ногами связанными одного из мучителей в живот, тот и согнулся. Только уж больно силы неравные были. Куда ему, со штанами спущенными, ремнями стянутому, против свободных. Навалились, снова вниз лицом повернули, лишь успел заметить каган, как кухарь свой пояс расстегивает.
– Адонай! – прошептал, у Бога защиты вымаливая. – Не оставь меня сирого милостью своей!
А кухарь над Иосифом потешается. Видно, придавило отчаяние толстяка и совсем разума лишило.
– Так вы ее хотели? – шипит. – Так? – А сам старика по затылку кулаками молотит, горе свое на нем вымещает.
– Адонай… – взмолился каган разбитыми в кровь губами и ягодицы из последних сил сжал.
И услышал Господь мольбу Иосифа. Не оставил на поругание гоям помазанника своего, не позволил над носителем силы своей непотребство совершить. Ангела с мечом сверкающим на выручку наместнику своему на землю грешную прислал. На радость каганову, на горе насильникам. В руке у ангела меч острый, в свете костров догорающих огненной молнией сияет.
Аланы даже оторопели сначала от такой неожиданности, а потом, опомнившись, в драку полезли. Только куда им, смертным, против посланца Божьего?
Первого врага спаситель с лёта подрезал, колесом провернулся, плащом взмахнул, – сверкнул меч, и развалился алан на две половины, лишь под ногами от крови скользко сделалось.
Второй в него копьем сунул, но не попал. Увернулся ангел от острого жала, древко над головой пропустил, мечом в противника ткнул, но только тот проворнее клинка оказался. Отпрыгнул назад, в луже кровавой поскользнулся, чтобы не упасть, на древко копейное оперся, ноги от земли оторвал и спасителю в грудь ичигами мягкими вдарил. Принял ангел удар, но выдержал. Крякнул и на обидчика бросился. Вновь блеснул меч в темноте, звякнул, по дереву полированному соскользнул, вгрызся отточенным лезвием в предплечье алану, у того от боли в глазах светло стало, словно вокруг не ночь темная, а ясный день. Увидел алан в единый миг и становище разоренное, и товарищей убитых, и тела недругов изувеченных, и речку быструю, что шумела равнодушно неподалеку, и любимые горы, да только проститься он со всем этим миром не успел. Полоснуло в груди новой болью, полыхнул огонь в сердце и погас. Навечно.
А железо холодное горячим от крови неправедной стало, ангел меч из груди недруга выдернул и дальше крушить врагов принялся. Подскочил к нему третий алан, кинжалом длинным по руке полоснул. Алой ангельская кровь оказалась, потекла потоком по рукаву. Поморщился воитель, рыкнул зверем от злости и сам в атаку пошел. Только под его клинком вражья шея хрустнула, голова, отрубленная, о землю ударилась глухо.
Оторвался кухарь от кагана, в покое его оставил, отвалился в сторону, на ноги вскочил. Вывернулся Иосиф, на спину перевернулся, тогда и сумел рассмотреть, кто ему на выручку пришел. Удивиться смог, как ловко ангел Господень с обидчиками его расправляется.
А тот мечом размахивает, крушит их. Ловко у него получается, словно не дерется меченосец, а играется. Вертится спаситель волчком, и меч вокруг него, будто кара Божья. Каждый шаг у бойца – как танец, каждый удар – как песня.
«Так их! Так!» – хочется кагану крикнуть, только не получается у него, силы все на борьбу за честь свою истратил.
А меж тем спаситель с аланами разделался, на кухаря набросился. Истязатель каганов даже сопротивляться не стал. Взглянул на ангела удивленно и рот раскрыл, словно сказать что-то хотел, но не успел. Подавился словами своими. Ангел вначале кулаком ему по зубам съездил, а потом всадил клинок свой кухарю в пузо по самую рукоять. Всхлипнул толстяк и осел. Уперся в его тело каганов спаситель ногой, выдернул клинок окровавленный, взглянул на Иосифа и смутился.
Стыдно стало кагану Хазарскому за наготу, только прикрыть чресла свои не может – руки связаны.
Но спаситель учтиво взгляд отвел, глаза лезвием меча прикрыл[9] .
– Прости, – сказал смиренно.
– Кто ты? – прохрипел старик и от боли поморщился.
– Якоб бен Изафет, – ангел себя именем человечьим назвал.
– Откуда ты здесь, Якоб? – распухшими губами прошептал старик.
– Случайно, – ответил спаситель. – Прослышал, что знатный вельможа в наших местах поохотиться решил, хотел узнать, не нужен ли ему проводник? Выходит, – оглянулся он на разоренное становище, – вовремя подоспел.
– Да… – усмехнулся Иосиф, – поохотился…
