— А что спросить?
— Вчера твоего дружка из бухты выловили. Я ему башку вдребезги разнес. Менты думают, что о пирс наколотило. Крабы тоже постарались, всю морду обожрали. Так что не только концы найти, опознать, наверное, не сумеют. Спроси у него, кто этим «водолазом» занимается, и с какой стати с обычным утопленником «шестерка» возится?
Каблучкова, побледнев и чувствуя, что к горлу подкатывает тошнота, поспешно выскочила в другую комнату.
Запараллеленный телефон начал позвякивать. Корень скользнул к аппарату и схватил трубку, плотно прикрыв ее нижнюю часть. Именно в этот момент на другом конце провода ответили.
Костя внимательно прослушал весь разговор и, язвительно усмехнувшись, положил трубку.
Каблучкова вернулась через несколько секунд. Корень, сидевший в той же позе, что и до ее ухода, небрежно произнес:
— Ну?
— Сейчас отдам.
— И еще пятьдесят сверху.
— С какой стати?
— За болтовню. Ты языком по городу треплешь, а людей в «шестерку» тягают. Меня тоже крутили. Пока неконкретно, но все равно радости мало.
— Это твои заботы, ты же сам говорил, что все чисто сделаешь! — когда дело касалось денег, всякий страх у Женьки исчезал.
— Я чисто сделал. Зацепить меня им не за что. Но и непонятки с ментами мне тоже не нужны. Если с твоей подачи решат, что Фикса — моя работа, начнут трюмить по одному подозрению. Придется проплачивать, чтобы отмазаться.
— Это кому? Не Ковалеву?
В вопросе Женьки заключалась редкая доза язвительности и коварства. Всем было известно, что Михалыч не только не брал «на лапу», но и ревностно заботился о своей репутации. Как-то он узнал о том, что Корень, присвоив кругленькую сумму общих с подельниками денег, заявил приятелям, будто дал взятку Ковалеву. Подельники встретили новость с некоторым недоверием, но верить очень хотелось. Иметь своего «ссученного мента» всегда полезно. А в «шестерке» — просто замечательно.
Сомнения их продолжались недолго. Буквально на следующий день бледный от гнева Ковалев позвонил в дверь костиной квартиры. Открывший дверь Корень расплылся в улыбке почти неподдельной радости:
— О! Михалыч!
Из-за квадратной фигуры хозяина на гостя настороженно поглядывал огромный дог.
— Пошел отсюда, сукин сын! — рявкнул на собаку Ковалев.
Пес собрался было ощетиниться, но увидел в ледяных голубых глазах опера нечто такое, что, поджав хвост и уши, немедленно рванул в дальнюю комнату. А Михалыч без лишних слов и ненужных объяснений хлестанул брехуна своим коронным крюком. Когда тот, приблизительно на счете «девять», вышел из нокдауна, Ковалев упер ему в лоб свой ПМ:
— Сегодня понедельник. До вечера вторника ты обойдешь всех, перед кем полоскал мое имя и объяснишь ситуацию. Если пропустишь хоть одного, в среду я тебя пристрелю.
Корень, едва шевеля непослушным языком и тщательно выбирая слова, стал оправдываться, что, дескать, его неправильно поняли.
— А ты говори ясней, чтобы тебя всегда правильно понимали, — посоветовал Ковалев, закрепил свою рекомендацию апперкотом со свободной левой и ушел также стремительно, как появился.
Корень знал, что эта история с легкой руки его корешков стала известна всему городу. А посему, поднявшись и зависнув над сжавшейся Каблучковой, он задумчиво проговорил:
— Ладно. Разговор окончен.
Встал и пошел на выход.
Резво подпрыгнув, Женька вцепилась ему в рукав и затараторила.
— Да ты что! Да я разве отказываюсь! Ой, ну брякнула сдуру, пошутить хотела. Не стыдно тебе на женскую глупость обижаться?
Последние слова она выговорила уже даже с некоторым кокетством, почувствовав, что Корень сильно и не рвется уходить.
— Я же не знала, что ты поднимешь цену. Фикса и десятки не стоит. Но из уважения к тебе… Сейчас оставшиеся пятьдесят. А сверху — двадцать пять, через месяц. Их ведь еще собрать надо. Не могу же я деньги из дела вынимать.
Женька уже начинала жалеть, что влезла в эту историю. «Так он теперь меня вообще постоянно доить начнет. Ворью только палец в рот положи. Не руку, а до самых пяток зажуют. Но сейчас главное — этого мокрушника успокоить, время протянуть. А там что-нибудь придумаем».
Корень понимал все, что происходит в голове его «заказчицы», так хорошо, будто сам надиктовывал ее мысли. И, сделав недовольный вид, пробурчал свое любимое слово:
— Заметано. Только не через месяц, а через две недели. День в день. Сама знаешь, инфляция…
А про себя добавил: «Сколько бы Фикса не стоил, заплатишь, как миленькая».
Ковалев, прослушав запись и отодвигая «Pearlcorder», весело скомандовал:
— Бабки тоже на стол!
Корень взмолился:
— Михалыч! Я ради этих бумажек на такое пошел! Дай хоть погужбанить на них. Да и жить на что-то надо. Сам ведь сказал, что пока эту стерву окончательно не попутаем, мне даже в КПЗ нельзя. Соскочит ведь!
Ковалев поразмыслил.
Возиться с изъятием не хотелось. Процедура муторная. Нужны понятые, которым как-то надо объяснить происходящее. Придется назвать и внести в протокол данные того, у кого эти деньги изымаются. Не дай Бог, утечка информации — и вся комбинация полетит кувырком.
— Хрен с тобой, гуляй! И смотри: на сантиметр высунешься из города — сразу в КПЗ.
Поминки были в разгаре.
С датой решили очень просто. Первым днем определили число, когда Фикса пропал. Девять дней отмечали в узком кругу. Сороковину — в «Магадане».
Присутствовали практически все мало-мальски известные магаданские «братки». Хозяйкой мероприятия была Ирка, последняя подруга Фиксы.
Безутешная вдова уже прилично набралась и, ощущая, что горячие ладони соседей забрались под юбку сразу с двух сторон, прикидывала: кому двинуть в нос, а с кем покинуть зал. Жизнь-то продолжалась. И некоторые из рыдавших в начале пьянки и клявшихся сурово отомстить «братанов» уже удалились с девчонками в номера гостиницы. Благо, второй вход в нее вел прямо из ресторана.
Вдруг до нее дошло, что происходит что-то неладное.
В зале повисла напряженная тишина.
— Менты, что ли? Сволочи, ничего для них святого нет. Поминки же!
И в этот момент с ближнего ко входу конца стола раздался дикий женский вопль:
— А-а-а-а!
Ирка поднялась, чтобы посмотреть и, тут же, теряя сознание, рухнула на стул.
Вдоль расставленных в ряд столов шел труп Фиксы. Или его привидение.
Смертельно бледное, безобразно распухшее лицо отливало мертвецкой синевой. Подернутые безжизненной пленкой глаза смотрели прямо, ничего и никого не замечая. Всклокоченные волосы стояли дыбом.
Пройдя прямо к тому месту, где сидели самые почетные из гостей, мертвец поднял руку, протянул ее к Корню и глухим голосом произнес:
