чтобы поздравить их с выдающейся победой. Крепко обняв капитана Зубкова, я сказал собравшимся: 'В лице вашего достойного командира целую и обнимаю вас всех'. Мне хотелось не только поблагодарить, но и расспросить участников боя, как им удалось победить противника, в семь раз превосходящего их численностью, захватить столько оружия и овладеть тщательно укрепленным пунктом. Нужно было видеть их настроение! С каким оживлением они рассказывали подробности недавнего события!
- Мы еще днем высмотрели, где находится немецкий пост, наметили путь для его обхода, - сказал один из сержантов. - Чтобы не обнаружить себя, ползли триста метров, а то и больше; когда же оказались в тылу поста, выделили сержанта и трех солдат для снятия часового без шума и стрельбы. Они это сделали.
- Несколько дней мы изучали расположение кирпичного завода, пути подхода к нему, - сказал капитан Зубков, - определили и план действий при ударе по нему с тыла. Но, по правде сказать, когда мы давали слово командиру дивизии, что захватим завод, мы не думали, что там у противника такая сила.
Один из солдат несколько раз нетерпеливо вставал и поднимал руку. Получив слово, он сказал:
- Когда мы с тыла подходили к большому длинному зданию, я один был впереди. Там в помещении был шум и смех. Нетрудно было определить, что немцев там намного больше, чем нас. Мне уже становилось страшно, но в это время тихо подошла рота. Ну, подумал я, видно, до атаки дело не дойдет, пойдем обратно. Но, когда передние остановились, а задние подтянулись, подошел командир роты. Он тоже прислушался к смеху, шуму и стуку посуды и тихо сказал: 'Там едят. Хорошо, что они все в помещении. Трое останьтесь снаружи и никого не подпускайте, если нужно будет - стреляйте. Остальные все за мной, в помещение. Как войдем, быстро становитесь правее и левее меня, не мешайте один другому в стрельбе. Огонь открывать только по моей команде'.
Когда мы вошли, там было много фашистов, они сидели за столами и ужинали. Охраны никакой, - видно, надеялись на тот пост, что мы сняли. Помещение большое, а свет электрический, но совсем слабый. Мы тут же, по команде, открыли огонь. Большинство попадало под столы, а часть побежала к выходу на другом конце столовой, мы по ним стали стрелять. Капитан оставил лейтенанта с пятью солдатами в помещении, а сам о остальными выбежал через ту дверь, в какую мы вошли, чтобы ловить убегающих.
Лейтенант, оставленный в помещении, приказал немцам вылезать из-под столов и собираться в угол, но никто но поднимался. Были среди них убитые и раненые, а другие боялись подняться. Тех, кто мог ходить, собрала в одном из углов.
Капитан выбежал из столовой с группой автоматчиков, чтобы не позволить убежавшим взять оружие и оказать сопротивление; но немцы бежали в сторону города и были уже далеко. Мы вскочили в другое помещение, где было два немца, не думавших о сопротивлении, и много оружия, аккуратно поставленного вдоль стены. За хватив весь завод, мы донесли об этом по радио и организовали оборону. Контратаку мы отражали сильным огнем из немецких автоматов, свои патроны уже почти все были израсходованы. Мы боялись, что при повторении контратак такой удачи у нас уже не будет, но тут пришла поддержка.
Вся рот получила достойные награды.
Противник, выбитый из Мельзака, отошел на запасные позиции в двух километрах севернее и западнее города.
Утром 17 февраля генерал армии Черняховский вызвал меня к телефону, поздравил о успехом, ознакомился с обстановкой и спросил, не отстают ли командиры дивизий и корпусов от боевых порядков и где находится штаб армии. Ответив на его вопросы, я добавил:
- Только что вернулся от Урбановича, он находится от противника в полутора километрах. Из-за систематического артобстрела я с трудом выбрался от него. Остальные командиры корпусов в таком же положении.
- Через два часа я буду у вас, - сказал Черняховский.
Учитывая, что он поедет с востока, я предупредил его, что шоссе здесь просматривается противником, обстреливается артогнем, но Черняховский не стал слушать и положил трубку.
Имея в своем распоряжении два часа, я решил съездить к командиру 35-го корпуса Никитину - его НП находился в одном километре севернее города и на таком же расстоянии от противника. Подходы просматривались и обстреливались, поэтому я был вынужден оставить свою машину на северной окраине города и пойти пешком между железной и шоссейной дорогами.
У 290-й дивизии и 35-го корпуса наблюдательный пункт был совместный. Моему появлению командиры нисколько не удивились - такие посещения были делом обычным. Они доложили обстановку и свои намерения. После этого я отправился тем же путем обратно.
Проехав город, я, чтобы не опоздать, поспешил к развилке шоссе в семистах метрах восточное городской окраины. Не доехав туда метров полтораста, я увидел подъезжавший 'виллис' и услыхал один выстрел со стороны противника. Как только 'виллис' командующего очутился на развилке, раздался единственный разрыв снаряда. Но он был роковым.
Еще не рассеялись дым и пыль после разрыва, как я уже был около остановившейся машины. В ней сидело пять человек: командующий фронтом, его адъютант, шофер и два солдата. Генерал сидел рядом с шофером, он склонился к стеклу и несколько раз повторил: 'Ранен смертельно, умираю'.
Я знал, что в трех километрах находится медсанбат. Через пять минут генерала смотрели врачи. Он был еще жив и, когда приходил в себя, повторял: 'Умираю, умираю'. Рана от осколка в груди была действительно смертельной. Вскоре он скончался. Его тело увезли в деревню Хаинрикау. Никто из четверых не был ранен, не была повреждена и машина.
Из штаба 41-го корпуса я донес о случившейся беде в штаб фронта и в Москву. В тот же день к нам прибыл член Военного совета фронта, а на другой день приехали представители следственных властей. Потом тело генерала Черняховского увезли.
О гибели командующего были извещены войска. Мы призывали беспощадно отомстить врагу за нашу большую утрату. Это была действительно тяжкая утрата для Красной Армии - Черняховский был молод, талантлив и мог еще много дать нашим Вооруженным Силам.
После гибели генерала Черняховского объединенное командование 3-м Белорусским и 1-м Прибалтийским фронтами возложено было на начальника Генерального штаба Маршала Советского Союза А. М. Василевского, который в то время находился в войсках этого направления. В Москве Василевский бывал только тогда, когда подготовлялись большие операции, а остальное время проводил в войсках, помогая командующим.
Александра Михайловича Василевского я видел на Волге осенью 1942 года. Он произвел на меня впечатление выдающегося по способностям генерала и в то же время человека исключительно скромного и обаятельного.
Сразу же после назначения он прибыл в нашу армию, поздоровался со всеми присутствующими на КП и, обращаясь к ним, сказал:
- Вашего командующего я знаю по Сталинграду, он шел темной ночью вне города, пешком, я подвез его на своей машине.
Когда в комнате остались Коннов, Ивашечкин и я, он предложил мне доложить обстановку, численность дивизий, обеспеченность питанием, боеприпасами и коротко сказать о командирах корпусов.
Я ответил, что упорство противника возрастает, что из-за нелетной погоды сведения наши о нем очень ограниченны; единственным источником являются пленные, которые после перемешивания частей в ходе отступления сами не много знают. Дивизии наши, мягко говоря, далеко не полны: они насчитывают в среднем по 3300 едоков, но не более 300 человек боевого состава. Однако настроение боевое, наступательное. Питание хорошее, продовольствие берем на месте. Но подвоз боеприпасов затруднен из-за удаленности фронтовых складов, а одним трофейным оружием удовлетворить потребности нельзя. Командиры корпусов боевые, опытные и инициативные генералы, вполне соответствующие своему назначению; то же могу сказать и о командирах дивизий.
Маршал, выразив удовлетворение моим докладом и задав несколько вопросов, сказал: 'Вам будет передан от соседа 124-й стрелковый корпус со своей полосой' - и убыл в другую армию.
Наступление наше было медленным: упорство противника возрастало по мере того, как он терял надежду на победу или хотя бы на такой мир, который позволил бы сохранить фашизм и германский милитаризм. Солдаты, которые чувствовали себя лишь невольными участниками войны, дезертировали, но на фронте было много таких, которые чувствовали себя военными преступниками и боялись расплаты за свои преступления. Фронт сжимался, и противник мог уплотнять оборонительные участки своих понесших
