— Верно! — Гладышев подмигнул, нисколько не обидевшись, настраиваясь вдруг на веселый лад, авось, отступится корреспондент. — Для фельетона гожусь!
— Разберемся, в какие герои годитесь! Не первый случай. Побеседуем вечером... А сейчас, вижу, заняты, что-то делаете. Посмотрю...
— И о технике будете писать? Что делаем — да?
— И о технике.
У Гладышева явилась внезапная озорная идея: а если почудить с корреспондентом? Разыграть? Он опять подмигнул обступившим офицерам, настройщикам, операторам, те побросали работу: предстояло зрелище.
— Так что, товарищ подполковник, могу рассказать, что делаю!
— Ну, расскажите, — согласился Коськин-Рюмин, сощурившись. Он перехватил «подмиг», понял: техник собирается «поиграть». «Что ж, поможем!» — подумал журналист и вытащил записную книжку, авторучку: как полагается — корреспондент в готовности номер один. Только вот голос, когда сказал «я слушаю», был не таким доверительным, каким был вначале, — прозвучал отчужденно, но Гладышев не придал этому значения: ясно, корреспондент настроился на деловой лад! А розыгрыши всякие, чудачества у них в училище были в чести, и он по такому делу спец, мастер, даже дружку Олегу Бойкову не спускал: однажды разыграли — к начальнику училища, генералу, явился Бойков, а тот ему: «Я вас не вызывал». Разразился скандал, но и тогда все сошло...
— Ну так вот, товарищ подполковник. Идет проверка дискриминаторных панелей. Капризная штука, самая тонкая, деликатная, скажу... Чувствительный элемент. Назначение? А вот: видит она цель — конфигурацию там, размеры — все в точности... И говорит нам: вот, мол, смотрите, какая цель... Говорит, конечно, не словами, а с помощью приборов.
Коськин-Рюмин делал вид, что, увлеченный, захваченный, записывает все в книжку; теперь уже стало ясно: техник откровенно и беззастенчиво «загибает». Но... смеется тот, кто смеется последним, — он, Коськин-Рюмин, доведет эту игру до кульминации, а потом посмотрим. Видел: то и дело техники, операторы юркали за шкафы, за соседние линейки, но он не слышал, как там, сдерживая смех, давясь, они выкладывали товарищам: «Гладышев-то, Гладышев дает! Корреспонденту, подполковнику, такое загибает — тот в блокнот не успевает записывать! Во, в газете липа будет!»
Вокруг Коськина-Рюмина и Гладышева становилось все теснее.
Фантазировал Гладышев неудержимо, раскованно, сам чувствуя, что зашел далеко, подбадриваемый улыбками, смешками, репликами: «Правильно», «Давай», «Ух, ты!».
— Вот, товарищ подполковник, на осциллографе и видна цель со всеми ее ножками и рожками!.. Нет, не там, на экранах, в индикаторной, — там только отметка, вроде точки, и все! А вот у нас... Сейчас не видно, а настроим — пожалуйста, глядите!
В какую-то секунду журналист залюбовался фантазером — складно и ловко получалось, но, кажется, кульминация наступила: еще минута — и люди утратят интерес к «сказкам» Гладышева, начнут расходиться, а его-то, этот момент, упустить нельзя.
И когда Гладышев сказал, что «цель, как есть, будет видна на осциллографе», Коськин-Рюмин прищуренно, не смигивая, — знал, взгляд такой получался остро-холодным, он мог смутить, «срезать» — уставился на техника, а Гладышев действительно вдруг заколебался, сбился с тона, повторил не так уверенно:
— Ну, конечно, увидим... в общем, фигурально, конечно, товарищ подполковник, но все-таки...
— Хорошо, Валерий Павлович... Не ошибся? — Голос Коськина-Рюмина прозвучал твердо. — За фантазию спасибо. Давайте о другом... Вот я вижу, у вас осциллограф подключен к седьмому и десятому гнездам панели... Так?
— Так, товарищ подполковник! А насчет фантазии — нет...
Коськин-Рюмин сделал вид, что не обратил внимания на возражение Гладышева.
— Тут, как я понимаю, вы измеряете величину дискриминаторных импульсов... Так?
— Та-ак, — сникло протянул техник.
«Ага, он уже кое-что почуял...» Выдерживая паузу, журналист искоса оглядел толпу между шкафов: что ж, не ошибся — перемена очевидна, примолкли, улыбок уже не было, а полуулыбки — будто стершиеся, бледные, и ожидание — что дальше? Позади всех вон старший лейтенант — широкое, скуластое лицо, жесткие, ежиком волосы... Этот в открытую улыбается. А, Коротин! Познакомились в Москве, было дело, когда присутствовал на выпускном вечере молодых инженеров. Коротин поддерживает его улыбкой: мол, давайте, «покажите, где раки зимуют».
— А не могли бы вы сказать, почему величину этих импульсов вы замеряете на уровне «ноль семь десятых»?
— То есть?! — Гладышев внезапно задохнулся, чуя скрытый подвох; молнией мелькнуло: «Корреспондент, а такие вопросы!»
— Да, почему на уровне «ноль семь», а, скажем, не на уровне «ноль пять» или вовсе не по вершине импульса?
На полных губах техника блуждала улыбка, и вдруг он пролепетал:
— Не... Не знаю, товарищ подполковник... В училище нам этого не давали.
Кто-то переговаривался по громкой связи, приглушенно гудело в вентиляторах, за шкафами слышались голоса, команды, но тут все смолкло в ожидании. Журналисту показалось, что он улавливает, как тюкает сердце сникшего, вроде бы осевшего Гладышева, слышит сдержанное дыхание окружавших людей.
— У вас есть рабочая тетрадь, Валерий Павлович?
— Есть, есть, — суетясь, проговорил Гладышев, оттесняя толпу, взял с железного столика тетрадь, с облегчением, словно в этом было его спасение, выдохнул. — Вот, товарищ подполковник!
— Ну, пожалуйста, смотрите...
Отвернув чистый тетрадный лист, Коськин-Рюмин ловко нарисовал «двугорбие», жирно, повозив пером, отметил точку пересечения пологих горбов-импульсов, принялся объяснять физическую суть. Когда он кончил, протянул тетрадь совершенно опешившему технику, сквозь толпу протиснулся старший лейтенант Коротин, с той же разлитой во все лицо улыбкой сказал:
— Так-то, Гладышев, газеты надо читать, тогда бы не влип. Корреспондент-то инженер-подполковник, понял? Про унтер-офицерскую вдову читал, как сама себя высекла?
Гладышев кивнул. Толпа грохнула смехом.
— Ладно, ладно! — Коськин-Рюмин поднялся со стула. — Бывает, Валерий Павлович... А о делах поговорим вечером, как договорились... Идет?
— Идет, товарищ подполковник... Есть!
Рассасывалась, расходилась толпа со смешками, шутками. Подполковник вместе с Коротиным ушел за шкафы, и только тут Гладышев в истоме и слабости опустился на стул: ну и корреспондент!
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
1
Осень стояла жаркая, суховейная. Даже сентябрь, против обыкновения, не принес прохлады. И вдруг словно там, в небесной канцелярии, что-то стряслось, закрутило, захмарило, а потом пали на землю молочные туманы.
За железными воротами «луга» колонна — пять тягачей с полуприцепами, на которых горбатились ракеты под дугами, выпирающими из-под брезента, точно ребра, — вытянулась на бетоне. Впереди на повороте в пелене тумана показался газик зампостроя подполковника Дремова, колонну замыкал «холостой», без прицепа тягач, чем-то напоминавший Фурашову кузнечика с оторванным брюшком.
