расторжения договоров, заключенных этой страной с Советским Союзом. Для этого немцам предлагается якобы заем в несколько миллиардов золотых франков. При этом разведка ничего не говорила о том, где Франция в условиях жестокого мирового экономического кризиса может найти такую фантастическую по тем временам сумму.
Летом 31-го от источника в Берлине было получено сообщение о том, что канцлер Германии фон Папен якобы ведет переговоры в Париже о военном союзе Франции, Германии и Польши, направленном против СССР. Первая цель проектируемого союза — поход на Украину. Такая информация, посланная на самый «верх», будоражила умы и усиливала нервозность в правительственных кругах Советского Союза. А отсутствие серьезного и объективного анализа этой информации, учитывавшего баланс сил и все внешнеполитические факторы (например, заключение в том же 1932 г. Договора о ненападении между Польшей и СССР), приводило к принятию поспешных и непродуманных решений, особенно в области военного строительства и развития РККА. Отсюда и заявления на высшем военном уровне о мобилизации и подготовке к отражению не существовавшей в 1932 г. агрессии.
Обмен информацией между политической и военной разведками в 1931 г. был регулярным, и начальник Разведупра хорошо знал весь материал, который посылался из ИНО наркомвоенмору и после ознакомления с ним спускался в Штаб РККА. Много в этих материалах было неясного и непонятного. Как рассчитывали организаторы будущего похода на Украину совместить непримиримые противоречия между Германией и Польшей, получившей по Версальскому договору данцигский коридор и немецкую Силезию?
О каком военном союзе между победившей Францией и поверженной Германией может идти речь? В Германии слишком хорошо помнят о капитуляции в Компьенском лесу и мирный договор, по которому страна лишилась армии (стотысячный рейхсвер не в счет) и статуса великой державы. Никогда еще побежденный, не вернувший ничего из потерянного, не заключал военного союза с победителем. И, наконец, какими силами собирались совершать триумфальный поход? У Германии не было ни армии, ни обученных резервов. Франция не собиралась посылать своих солдат на Украину. А польской армии в 1931 г. уже не хватало для похода на Киев. В 1931 г. обстановка была не та, что в 1926–1927 гг. И Красная Армия уже была другой. Берзин прекрасно знал это. Аналитики разведки из информационного отдела с цифрами в руках доказали ему, что в 1932 г. любая вооруженная авантюра на Украине закончилась бы быстрым разгромом польских и румынских войск. Поэтому начальник военной разведки относился скептически к сообщениям парижской, берлинской и варшавской резидентур ИНО, считая их в какой-то мере тенденциозными, подгоняемыми под общий настрой об «угрозе» войны в 1932 г.
Но «наверху» в руководстве наркомата думали иначе. Тенденциозные выступления об «угрозе» войны принимались там как истина в последней инстанции. В соответствии с этим «вниз» спускались директивы о мобилизации. И эти директивы приходилось выполнять. Доказывать их неразумность и ненужность было уже невозможно. Времена 1926–1927 годов, когда военные разведчики давали взвешенные и обоснованные оценки военно-политического положения страны (как в труде «Будущая война»), навсегда ушли в прошлое. Начальник Управления чувствовал изменение обстановки, и для него не был неожиданным документ, определявший задачи работы 4-го Управления на 1932 год. В этой директиве, утвержденной начальником Штаба РККА в декабре 1931 г., указывалось, что «центральной задачей Управления на 1932 г. ставится обеспечение его мобилизационной готовности как центрального органа военной разведки». В соответствии с этой задачей указывалось, что в области изучения вероятных противников должно быть выявление планов мобилизационного и стратегического развертывания на 1932 г. Пришлось аналитикам информационного отдела, отложив в сторону основные дела, заниматься составлением записок о мобилизационном и стратегическом развертывании возможных противников в 1932 г.
С поляками поступили просто. Агентуре управления в Польше удалось получить документ из штаба 10-го корпусного округа о проведении призыва резервистов на чрезвычайные сборы, составленный в январе 1931 г. Перевод этого документа и был направлен заместителю начальника Штаба РККА Лeвичеву. В сопроводительном письме, подписанном Берзиным и главным аналитиком управления Никоновым, отмечалось, что «подобного рода сборы являются частичной мобилизацией, имеющей в польских условиях большое значение», и могут проводиться в «случае вползания Польши в войну». Материал был отправлен в штаб РККА в марте 1932 г.
Записка о мобилизационном развертывании французской армии была направлена в Штаб РККА 5 апреля 1932 г. 72 страницы машинописного текста вместили в себя всю информацию, которая имелась в Управлении. Были исследованы численность армии мирного и военного времени, общие принципы мобилизации, мобилизация пехотных и кавалерийских частей. Основной вывод, к которому пришли аналитики управления, — оборона против нападения Германии и союзной с ней Италии. В разделе записки, исследовавшем численность и состав армии военного времени, отмечалось: «Франция должна быть готова к обороне на северо-востоке, откуда может появиться ее главный противник, на юго-востоке — против возможных атак со стороны Италии и в Северной Африке — против атак со стороны какой-либо морской державы». Обстановка весны 1940 г. была предсказана точно. И уж конечно, в записке не было сказано ни слова о возможном военном союзе двух врагов — Франции и Германии.
Историк Игорь Бунич в своем двухтомном исследовании «Операция «Гроза» писал:
«Командующий рейхсвером генерал Сект вынашивал план удара по Польше в качестве первого шага к ликвидации Версальского договора, поскольку Польшу он считал французским бастионом на востоке. Его планы находили живой отклик у Михаила Тухачевского и у других руководителей Красной Армии, у которых Польша также была бельмом в глазу. Они прямиком требовали заключения военного союза с Германией, пугая Сталина возможностью того, что Германию могут переманить к себе западные страны и объединенным военным союзом начать поход против СССР. Братство по оружию внизу и единые военные планы наверху и породили именно то, что называлось «духом Рапалло», и, разумеется, сама мысль о возможном военном столкновении между СССР и Германией никому не могла прийти в голову даже в страшном сне».
А к Берзину продолжала поступать информация из ИНО ОГПУ. Общий тон этой информации — назревает новая война крупнейших европейских государств против Советского Союза. И главный поджигатель войны — канцлер Германии фон Папен. «Папен считает, что мягкотелость германского правительства в отношении Восточной Европы должна быть резко изменена…» «Папен давно считает, что эпоха расширения взаимоотношений между СССР и капиталистическим миром кончилась…» Конечно, канцлер может считать все что угодно — это его право. Но реальную политику страны определяет не мнение главы государства, а вооруженная сила, поддерживающая эту политику. Серьезных вооруженных сил у Германии не было. И нужны были годы огромного труда и колоссальные затраты для того, чтобы они появились. Берзин гораздо лучше, чем руководители ИНО, знал возможности германского рейхсвера, скованного в своем развитии ограничениями Версальского договора. Канцлер может сколько угодно ездить в Париж и Лозанну, но с государством, имеющим стотысячную полицейскую армию, никто ни о чем серьезном договариваться не будет. Эту военно-политическую аксиому начальник военной разведки усвоил очень хорошо. В сообщении из Берлина от 1 июля 1932 г. он подчеркнул фразу: «Хотя сейчас и незаметно непосредственной опасности нападения на СССР, но война против СССР не заставит себя долго ждать». Странная оценка обстановки — и непосредственной опасности нападения нет, и война не замедлит себя долго ждать. Одно утверждение исключает другое, но это, видимо, не смущает тех, кто посылал сообщение из Берлина в Москву.
Информация была тенденциозной, а иногда и противоречивой. И шла она на самый «верх» без серьезного анализа. Это было естественно, так как анализировать военно-политическую информацию в ИНО было некому. Берзин хорошо знал структуру центрального аппарата политической разведки, знал, что никакого аналитического центра там нет и его создание не планируется даже в перспективе. Влезать в работу чужого ведомства и давать свои рекомендации он не мог, да и с его мнением в руководстве ОГПУ никто не стал бы считаться. Не мог он и открыто выступить перед высшим партийным и военным руководством страны с критикой работы политической разведки и с обвинениями в тенденциозности оценок военно-политической обстановки в Европе. Такое выступление никогда не допустил бы Ворошилов — для него указующее и руководящее мнение Политбюро (то есть Сталина) было законом и руководством к
