Кроме того, эти фразы нужно запомнить, а помнить целую фразу день за днём — не такая простая задача для карлика, у которого почти нет мозгов.
— И потом они говорят свои фразы на празднике Джокера?
— Совершенно верно. Но это только первая часть игры. Потом наступает очередь Джокера. Сам он не придумывает никаких фраз, но пока их произносят другие, он сидит на возвышении и делает записи. В течение праздника он должен выстроить эти фразы в такой последовательности, чтобы они образовали смысловое единство. Он должен выстроить в этой последовательности всех карликов… а они — повторить каждый свою фразу, но теперь каждая фраза будет являться частицей одной сказки.
— Хитро придумано, — заметил я.
— Согласен, но иногда это даёт поразительные результаты.
— Что ты имеешь в виду?
— Можно подумать, что всё происходящее Джокер, в силу своих способностей, пытается создать из того, что прежде было хаосом. Ведь фигуры придумывали свои фразы совершенно независимо друг от друга.
— И что?
— Но выглядит всё так, будто это единое целое — сказка или рассказ, не знаю, как назвать, — существовало и раньше.
— Неужели такое возможно?
— Кто знает. Но если так, то эти пятьдесят два карлика являются чем-то другим — совершенно другим, — а не просто пятьюдесятью двумя личностями. Тогда, значит, их связывают невидимые нити. Потому что я рассказал ещё не всё.
— Продолжай!
— Когда я первое время на острове играл с картами, я пытался гадать на них. Конечно, это была всего лишь игра. Но я думал, что это могло бы быть и правдой. Ведь в портах, в которых я побывал, я часто слышал рассказы моряков, что карты умеют предсказывать будущее. И действительно… как раз перед тем, как на острове появились Валет Треф и Король Червей, именно они, эти карты, стали занимать главное положение в пасьянсах, которые я раскладывал.
— Да, странно.
— Я не думал об этом, когда мы начали отмечать День Джокера, после того как все фигуры были уже в сборе. Но знаешь, какими были самые последние фразы в сказке на предыдущем празднике Джокера?
— Нет, конечно, откуда мне знать?
— А вот послушай: 'Молодой моряк придёт в селение в последний день Короля Пик. Моряк разгадает загадку стеклянного валета. Старый Мастер получит важное сообщение с родины'.
— Да-а… это странно.
— Четыре года я не вспоминал об этих словах. Но когда ты появился в селении вчера — вечером того дня, который был последним днём недели, месяца и года Короля Пик, это старое предсказание всплыло в моей памяти. Можно сказать, что тебя здесь ждали, моряк…
Мне в голову пришла неожиданная мысль.
— 'Старый Мастер получит важное сообщение с родины', — повторил я. — Ты хочешь сказать?..
Фроде впился в меня взглядом.
— Ты, кажется, говорил, что её звали Стине? — спросил я.
Старик кивнул.
— Из Любека?
Он снова кивнул.
— Моего отца звали Отто. Он рос безотцовщиной, но его мать тоже звали Стине. Она умерла несколько лет тому назад.
— В Германии это весьма распространённое имя.
— Да, конечно… Отец, как тогда говорили, был 'незаконным ребёнком', потому что бабушка никогда не была замужем… Она… она была обручена с одним моряком, который не вернулся из плавания. Когда они виделись в последний раз, ни она, ни он не знали, что она уже беременна… Тогда ходило много сплетен. Люди всегда судачат о случайных связях с моряками, которые исчезают, когда надо выполнить свой долг.
— Гм… Когда родился твой отец, мой мальчик?
— Я…
— Отвечай! Когда он родился?
— Он родился в Любеке восьмого мая тысяча семьсот девяносто первого года, больше чем пятьдесят один год назад.
— А тот 'моряк', он был сыном стеклодува?
— Этого я не знаю. Бабушка о нём почти ничего не рассказывала. Может, из-за всех тех сплетен. Единственное, что она постоянно говорила нам, детям, что он, когда его шхуна покидала Любек, поднялся высоко на мачту, чтобы помахать ей на прощание. Он упал с мачты и сломал руку. Она всегда улыбалась, рассказывая об этом, словно всё это было проделано в её честь.
Старик долго сидел и молча смотрел на селение.
— Эта рука гораздо ближе, чем ты думаешь, — проговорил он наконец.
С этими словами он закатал рукав куртки и показал мне на руке старый шрам.
— Дедушка! — воскликнул я, обнял его и крепко прижал к себе.
— Сынок, — сказал он и зарыдал, уткнувшись лицом мне в шею. — Сынок… сынок…'
ТРОЙКА БУБЁН
…её притянуло сюда собственное отражение…
Вот и в книжке-коврижке тоже появилось что-то вроде родового проклятия. Мне показалось, что его становится многовато.
Мы остановились и поели в придорожном кафе. Нас посадили за длинный стол под кронами развесистых деревьев. Вокруг кафе на бескрайних плантациях росли пышные апельсиновые деревья.
Мы заказали мясо на вертеле и греческий салат с козьим сыром. Когда мы перешли к десерту, я начал рассказывать папашке о календаре, по которому жили на загадочном острове. Само собой, я не мог объяснить ему, откуда я это взял, и потому был вынужден сказать, что придумал сам, скучая на заднем сиденье.
Папашка онемел от удивления. А потом стал что-то считать, царапая ручкой на бумажной салфетке.
— Пятьдесят две карты превратились в пятьдесят две недели. И вместе они составили триста шестьдесят четыре дня. Всё верно. А тринадцать месяцев по двадцать восемь дней тоже составляют триста шестьдесят четыре дня. В обоих случаях у нас остаётся по одному лишнему дню…
— И это День Джокера, — сказал я.
— Вот это да!
Папашка долго смотрел на апельсиновые деревья.
— Ханс Томас, когда ты родился? — спросил он наконец.
Я не понял, к чему он клонит.
