хихиканье, жесты, вращение глазами и возгласы разочарования. Фара стала подругой Мэри, скорее всего, по желанию своего мужа, однако вскоре обе женщины, ни в чем одна на другую не похожие, прониклись друг к дружке симпатией.
Фара научила Мэри, как надо закалывать ее длинные рыжие волосы и покрывать их платком, прежде чем выходить из дому. Некоторые еврейки прятали лица за покрывалами на манер мусульманок, но большинство ограничивалось тем, что закрывало волосы. Такой нехитрый прием позволил Мэри не выделяться среди других. Фара сводила ее на базар и показала лавочки, где продукты были свежими, а мясо отменным, указала и тех торговцев, у кого делать покупки не следует. Объяснила Фара и то, как выбирать кошерное мясо, вымачивая и засаливая его, дабы удалить избыток крови. Еще показала, как готовить: мясо, размолотый в порошок стручковый перец, чеснок, лавровый лист и соль кладут в глиняный горшочек, потом обкладывают его горячими угольями, накрывают и оставляют на всю долгую субботу медленно тушиться, отчего мясо становится сочным, нежным. Получается блюдо, называемое
— Ах, как бы мне хотелось поговорить с ней по-настоящему, и ей кое-что рассказать, и у нее кое-что узнать! — говорила Мэри Робу.
— Я дам тебе уроки по их наречию.
Но Мэри не желала учить языки — ни евреев, ни персов.
— Я не так быстро схватываю иноземные слова, как ты, — отговаривалась она. — Я и английский-то не один год учила, а над латынью трудилась, словно рабыня. Разве мы еще не скоро отправимся в те края, где говорят на моем родном гаэльском?
— Когда придет время, — отвечал Роб, но ничего конкретного не обещал.
Мирдин взял на себя задачу снова сделать Иессея бен Беньямина своим в квартале Яхуддийе.
— Со времен царя Соломона — да нет, даже раньше! — евреи находили себе жен среди чужаков, и однако же оставались своими среди евреев. Но всегда эти мужчины ясно показывали, что хранят верность своему народу. И доказывали это всем образом жизни.
По предложению Мирдина они стали дважды в день молиться вместе в Яхуддийе — утренний шахарит они совершали в маленькой синагоге «Дом мира», которая очень нравилась Робу, а в конце дня приходили на маарив в «Дом Сиона» неподалеку от жилья Мирдина. Роб не считал это слишком утомительным. Покачивание и созерцание неизменно успокаивали его, как и ритмичный напев молитв. По мере того как он все больше привыкал к еврейскому наречию, Роб стал забывать, что поначалу приходил в синагогу лишь затем, чтобы не выделяться среди окружающих. Ему даже стало иногда казаться, что его мысли достигают сознания Бога. Молился он не как еврей Иессеи и не как христианин Роб, а просто как человек, взыскующий спокойствия и понимания жизни. Иной раз общение с Богом происходило во время молитвы, а бывало и так, что это приходило, когда он держал в руках памятку своего детства. Случалось, что вокруг все бормотали святые слова, такие древние, что их вполне мог произносить на молитве и сын плотника из Иудеи, а Роб взывал к одному из маминых святых заступников или же молился Иисусу и Богоматери.
Постепенно на него все реже бросали сердитые взгляды, а потом и вовсе перестали. Шли месяцы, и жители Яхуддийе привыкли к тому, что рослый английский еврей держит в руках душистый лимон и размахивает пальмовыми ветвями в синагоге «Дом мира» во время
Мирдин, впрочем, был проницателен, он хорошо понимал разницу между маскировочной окраской и настоящей душевной преданностью.
— Прошу тебя только об одном, — говаривал он Робу, — никогда не будь десятым.
Роб Джереми его понял. Если верующие евреи собирались на общую молитву,
Почти каждый день им с Мирдином удавалось выкроить время, чтобы заучивать заповеди. Книгами при этом они не пользовались, Мирдин знал все правила как устный закон.
В этом случае, по понятиям иудаизма, молитва считается коллективной, а не индивидуальной.
— Все согласны в том, что из Торы можно извлечь шестьсот тринадцать заповедей, — объяснял он. — Но в том, что касается конкретных путей их постижения, мнения расходятся. Один знаток может считать некое правило самостоятельной заповедью, другой же считает это правило продолжением предшествующего закона. Я передаю тебе шестьсот тринадцать заповедей в том виде, как они издавна передаются из поколения в поколение в моей семье. Меня научил им мой отец, реб Мулька Аскар из Маската.
Далее Мирдин сказал, что 248
Учить мицвот с Мирдином было заметно веселее, чем заниматься собственно учебными предметами — испытание-то здесь проходить не придется! Робу нравилось сидеть за чашей вина и постигать еврейские законы, а вскоре он обнаружил, что благодаря этим занятиям ему стало легче учить и мусульманский фикх.
Роб теперь трудился как никогда много, но дни свои проводил с наслаждением. Он понимал, что ему живется в Исфагане куда легче, нежели Мэри. Пусть в конце дня он спешил к ней — каждое утро он все равно уходил от нее в маристан и в медресе и тоже спешил туда, хотя и с несколько иными чувствами. В тот год они проходили Галена, и Роб погрузился в изучение анатомических особенностей, которые не видны при осмотре больного. Он узнавал различия между артериями и венами, особенности пульса, работу сердца, напоминающего постоянно сжимающийся и разжимающийся кулак, прогоняющий кровь по всему телу: сжимается — систола, разжимается, вновь впуская в себя кровь — диастола.
Окончился период его ученичества у Джалала, и от растяжек, шин и веревок костоправа Роб перешел к набору инструментов хирурга — он теперь был учеником аль-Джузджани.
— Он меня недолюбливает, — жаловался Роб Кариму, проведшему больше года в ученичестве у аль-Джузджани. — Он ничего мне не разрешает делать, только чистить и затачивать инструменты.
— Он начинает так с любым учеником, — успокоил Карим. — Не стоит огорчаться из-за этого.
Ну да, Кариму теперь легко было говорить о терпении. В его калаат входил и большой красивый дом, так что теперь Карим оттуда уходил навещать своих больных — большей частью придворных. В среде знати стало модным позволить себе упомянуть в разговоре между делом, что лечит его не кто иной, как персидский герой-атлет, Карим — победитель чатыра. Пациентов он приобретал с такой быстротой, что вполне преуспевал бы и без денежной награды за победу, и без ежегодного содержания, которое назначил ему шах. Карим цвел, щеголяя в дорогом наряде, а приходя в дом Роба, приносил с собой богатые подарки: изысканные яства и вина, а однажды принес даже хамаданский напольный ковер с густым и толстым ворсом — свадебный подарок. Он заигрывал с Мэри взглядом и говорил ей откровенные комплименты на фарси. Мэри объявила, что не понимает языка и рада тому, но вскоре она привязалась к Кариму и относилась к нему как к брату-сорванцу.
Роб полагал, что в больнице к Кариму отнесутся более сдержанно. Куда там! Все учащиеся толпились вокруг него, когда он занимался лечением больных, и слушали, как наимудрейшего из всех мудрецов. Роб не мог не согласиться, когда Мирдин Аскари сказал с усмешкой, что лучший способ стать прославленным лекарем — это добиться победы в чатыре.
Иногда аль-Джузджани отвлекал Роба от работы вопросами о том, как называется инструмент, который он чистит; для чего тот предназначен. Инструментов здесь было несравненно больше, чем Роб имел, когда был цирюльником-хирургом — каждый инструмент для особой операции. И он чистил и затачивал закругленные бистури[180], изогнутые бистури, скальпели, пилы для костей, ушные кюретки[181], зонды, ножики для вскрытия
