Лекарь. Ученик Авиценны

цист, сверла для удаления чужеродных тел из костей...

В конце концов он понял смысл метода обучения у аль-Джузджани, потому что по прошествии двух недель, когда Роб уже начал помогать учителю в операционной комнате маристана, лекарю стоило лишь отрывисто пробормотать название инструмента, и он сразу мог отыскать и подать ему нужный.

Два других ученика уже несколько месяцев помогали аль-Джузджани в операционной. Им позволялось самостоятельно выполнять несложные операции, причем их учитель неизменно сопровождал это своими едкими комментариями и подробными критическими замечаниями.

Потребовалось десять недель ассистирования и наблюдения за работой мастера, прежде чем Робу было впервые позволено резать самому — под наблюдением преподавателя. Случилось так, что надо было ампутировать указательный палец одному носильщику, рука которого угодила под копыто верблюда.

Наблюдая за аль-Джузджани, Роб учился. Лекарь всегда накладывал жгут из тонкого кожаного ремешка, подобно тому, как делают при кровопускании, предварительно наполняя вену кровью. Роб ловко наложил такой жгут и, не колеблясь, произвел ампутацию, потому что такую операцию ему случалось не раз делать за годы работы цирюльником-хирургом. Правда, тогда ему вечно мешало кровотечение, и теперь он восхищался техникой аль-Джузджани — она позволяла оставить нужный лоскут кожи и аккуратно закрыть культю, не вытирая ее поминутно: вытекала едва ли капелька крови.

Аль-Джузджани, хмурый, как всегда, пристально наблюдал за его работой. Когда Роб закончил операцию, хирург молча повернулся и ушел. Он не сказал ни слова похвалы, однако и не ругал, не указал на способ, каким можно было бы сделать операцию лучше. Вытирая стол после операции, Роб не мог не испытывать радость — он одержал пусть маленькую, но победу.

53 Четверо друзей

Если царь царей и принимал какие-то меры по ограничению власти своего визиря после разоблачений, сделанных Робом, внешне это не было заметно. Напротив, муллы Кандраси так и шныряли повсюду, с небывалым усердием наблюдая, чтобы жители Исфагана соответствовали представлениям имама о том, каким должен быть образцовый мусульманин, чтящий Коран.

Шах уже семь месяцев не вызывал Роба к себе. Тот, впрочем, и не огорчался: все его внимание поглощали жена и учеба, ни на что другое просто не оставалось времени.

Но однажды утром за ним, как и в прошлые разы, явились дворцовые стражи, весьма переполошив Мэри.

— Шах желает, чтобы сегодня ты сопровождал его на прогулке.

— Не тревожься, все хорошо, — успокоил он жену и отправился вслед за воинами. В больших конюшнях за Райским дворцом он встретил и Мирдина Аскари, без кровинки в лице. Посовещавшись, они пришли к выводу, что за этим приглашением стоит Карим, который со времени своей громкой победы сделался любимым наперсником шаха.

Так оно и оказалось. Когда в конюшнях появился шах, сразу же за повелителем следовал Карим. С улыбкой во все лицо он прошагал за шахом к своим друзьям.

Правда, улыбка его стала менее уверенной, когда шах склонился над Мирдином Аскари, который, простершись ниц, бормотал что-то на своем наречии.

— А ну-ка говори на фарси и объясни нам, что ты там хотел сказать, — резко бросил Ала ад- Даула.

— Это благословение, государь. Евреи произносят его, когда видят царя, — не без труда выговорил Мирдин. — «Благословен Ты, Господь Бог Израилев, царь Вселенной, давший от славы своей всякой плоти и человеку».

— Зимми произносят благодарственную молитву, когда видят своего шаха? — спросил Ала, пораженный и довольный этим.

Роб уже знал, что эту броху благочестивые иудеи произносят, увидев любого царя, но ни он сам, ни Мирдин отнюдь не собирались разъяснять эту тонкость шаху. Так что Ала в отличном расположении духа вскочил на своего белого коня, и вслед за ним три друга выехали на загородную прогулку.

— Мне докладывали, что ты взял себе жену родом из Европы, — окликнул шах Роба, сгорбившегося в седле.

— Истинно так, о великий повелитель.

— Еще говорили, что волосы у нее цвета хны.

— И это правда, о могучий владыка.

— Волосы у женщин должны быть черными.

Роб не собирался спорить с царем, ни к чему это. Он был доволен и тем, что его женщину Ала ценит невысоко.

Этот день был весьма похож на предыдущую прогулку Роба с шахом, разве что теперь можно было делить бремя царского внимания с двумя друзьями. Поэтому Робу приходилось меньше напрягаться и он мог получать больше удовольствия, чем в прошлый раз. Ала весьма обрадовался, обнаружив у Мирдина глубокие познания в истории Персии; пока они медленно ехали, направляясь к холмам, шах и Мирдин вели беседу о разграблении Персеполя Александром Македонским в седой древности. Как перс Ала от души порицал это деяние, как воинственный завоеватель он от души восхищался Александром. Незадолго до полудня Ала ад-Даула, выбрав тенистый уголок, поупражнялся с Каримом в бою на кривых саблях. Пока они кружили, а их сабли звенели, скрещиваясь, Роб с Мирдином вполголоса беседовали о перевязке кровеносных сосудов, обсуждая сравнительные достоинства шелка, полотняных ниток (которые, как они оба согласились, слишком недолговечны), конского волоса и человеческого волоса — последнему отдавал бесспорное предпочтение сам Ибн Сина. В полдень последовал обильный обед с возлияниями под сенью царского шатра, а затем все трое по очереди проиграли повелителю в шахскую игру, хотя Мирдин сражался доблестно и один раз едва не выиграл партию, отчего Ала насладился своей победой в полной мере.

Потом они по-дружески плескались в потайном гроте Ала ад-Даулы, давая отдых телу в теплой воде маленького озерка, дух же их поддерживали бесконечные чаши превосходного вина.

Карим с наслаждением перекатывал вино на языке, прежде чем проглотить, потом одарил шаха улыбкой:

— Я ведь в детстве был попрошайкой, нищим. Не рассказывал я об этом, о великий повелитель?

Ала улыбнулся Кариму в ответ и отрицательно покачал головой.

— И вот мальчик-попрошайка теперь пьет вино царя царей.

— Правда. А я выбрал себе в друзья мальчишку-попрошайку и парочку евреев! — Ала хохотал громче и искреннее, чем его трое спутников. — У меня есть виды на начальника моих скороходов, виды возвышенные и благородные. А этого зимми я давно уж полюбил, — проговорил шах, дружески похлопывая Роба по плечу с видом слегка пьяного человека. — Теперь вот и другой зимми оказался вроде бы превосходным человеком, которого следует отличить. Когда закончишь медресе, ты должен остаться в Исфагане, Мирдин Аскари, ты станешь моим придворным лекарем.

Мирдин покраснел, испытывая замешательство:

— Ты оказываешь мне великую честь, о повелитель! И я умоляю тебя не прогневаться, но прошу как милости позволить мне, когда я сделаюсь хакимом, возвратиться домой, в края, раскинувшиеся на берегах великого морского залива. Отец мой стар и болен, а я стану первым в нашей семье лекарем, и вот я хотел бы, чтобы он перед смертью увидел, как я возвратился в лоно семьи.

Ала рассеянно кивнул.

— И чем же живет эта семья на берегу великого залива?

— Мужчины нашего рода всегда, насколько простирается память поколений, ездили и ходили вдоль всего побережья и скупали у ныряльщиков жемчуг, о могучий властелин.

— Жемчуг! Это дело хорошее, ибо отличный жемчуг я всегда покупаю. Ты можешь принести большую выгоду и удачу своим сородичам, зимми. Скажи им, пусть отыщут и доставят мне самую большую жемчужину