снега. Торговцы на базарах накрывали свои товары холстами и вздыхали о весне. Неуклюжие в своих теплых, доходивших до самых лодыжек
Недовольный каждодневными попойками и шумными выходками шаха, имам Мирза-абу-ль-Кандраси послал своего друга и ближайшего помощника муллу Мусу ибн Аббаса вразумить повелителя, напомнить ему о том, что крепкие напитки противны воле Аллаха и запрещены Кораном.
Ала-шах уже много часов пил и пил, прежде чем к нему явился посланец визиря. Мусу он выслушал, нахмурившись. Когда же в полной мере осознал смысл читаемых ему нравоучений и уловил укоризну в голосе говорившего, то сошел со ступеней трона и приблизился к мулле.
Муса, обеспокоившись, но не зная, что иное ему делать, продолжал свои поучения. Шах, все с тем же спокойным выражением лица, вылил мулле на голову чашу вина, удивив и огорчив тем всех присутствующих, от придворных вельмож до слуг и рабов. Весь остаток «лекции» он поливал Мусу хмельными винами, так что у того промокли насквозь и борода, и вся одежда. Затем небрежным взмахом руки он отпустил муллу, вымокшего от вина и донельзя униженного, обратно к Кандраси.
Эта наглядная демонстрация неприязни к исфаганскому священнослужителю воспринималась народом как доказательство того, что дни Кандраси на посту визиря сочтены. Муллы давно привыкли к своему влиянию и привилегиям, полученным благодаря правлению Кандраси, поэтому на следующее утро во всех мечетях Исфагана раздавались с кафедр мрачные и тревожащие умы пророчества о будущем, ожидающем Персию.
Карим Гарун пришел к Ибн Сине и Робу — посоветоваться, как быть с Ала-шахом.
— Он ведь совсем не такой. Он часто бывает самым бескорыстным человеком, прекрасным собеседником, веселым и любезным. Ты же видел его в Индии, зимми. Он храбрейший из воинов, а если у него честолюбивые планы, если он желает сделаться великим шахиншахом, то лишь потому, что стремится еще больше возвысить Персию.
Они слушали его молча.
— Я пытался удерживать его от вина, — продолжал Карим, жалобно глядя на бывшего наставника и на своего друга.
Ибн Сина вздохнул:
— Опаснее всего для окружающих он бывает по утрам, когда пробуждается и чувствует тошноту от выпитого накануне вечером. Ты тогда давай ему чай из листьев сенны, дабы очистить желудок от ядов и прогнать головную боль. Посыпай его пищу размолотым в порошок армянским камнем[195] — это излечивает от меланхолии. Но нет средства, чтобы защитить его от самого себя. Когда он пьет вино, постарайся, если удастся, держаться от него подальше. — Ибн Сина с грустью посмотрел на Карима. — Тебе и по городу следует передвигаться с осмотрительностью. Всем известно, что ты шахский любимец и возможный соперник Кандраси. Так что теперь у тебя есть могущественные враги, и они ни перед чем не остановятся, чтобы не допустить тебя к власти.
— Ты должен, — добавил Роб, перехватив взгляд Карима и подчеркивая каждое слово, — вести жизнь безупречную. Ведь твои враги не замедлят воспользоваться любой твоей слабостью.
Робу вспомнилось, как сурово он упрекал самого себя, когда по его милости Учитель сделался рогоносцем. И Карима он хорошо знал: несмотря на все свои честолюбивые мечты, несмотря на пылкую любовь к женщине, Карим был в душе человеком честным и добрым, и Роб догадывался, сколько душевных мук он испытывает, предавая Ибн Сину.
Карим кивнул, соглашаясь с ним. Расставаясь, он сжал руку Роба и улыбнулся. Роб улыбнулся в ответ — невозможно было не ответить другу. Карим был все так же красив, все так же обаятелен, вот только беззаботности в нем не осталось. Роб видел, что друг напряжен, беспокоен, неуверен, и с жалостью посмотрел вслед Кариму.
Голубые глазенки Роба-младшего бесстрашно смотрели на окружающий мир. Он начинал ползать, и родители немало порадовались, когда он научился пить из чашки. По совету Ибн Сины они давали малышу верблюжье молоко: Учитель сказал, что это наиболее полезное для детишек питание. Молоко имело сильный запах, в нем плавали желтоватые сгустки жира, но мальчик жадно глотал эту пищу. С тех пор Ириска перестала кормить его грудью. Каждое утро Роб приносил с армянского рынка верблюжье молоко в каменном кувшинчике. Бывшая кормилица, неизменно с кем-нибудь из своих детишек, каждое утро смотрела на него, выглядывая из кожевенной лавки мужа.
— Господин зимми! Господин зимми! Как поживает мой малыш? — окликала она Роба и одаривала его ослепительной улыбкой всякий раз, когда он отвечал, что малыш бодр и здоров.
Воздух был холодным, и больные в большом числе обращались к лекарям, жалуясь на простуду, на боль в костях, на воспалившиеся и распухшие суставы. Плиний Младший советовал: чтобы исцелиться от простуды, больной должен поцеловать волосатую мордочку мыши, однако Ибн Сина заявил, что Плиний Младший ничего не понимал, его и читать не стоит. У Ибн Си-ны было свое излюбленное средство от чрезмерного разлития флегмы и страданий, причиняемых ревматизмом. Он долго и тщательно наставлял Роба, как готовить лекарство: взять по два дирхема бобровой струи[196] , смолы гальбанума исфаганского, гальбанума[197] обыкновенного, асафетиды[198] пахучей, асафетиды обычной, семян сельдерея, сирийского пажитника[199], василька, семян гармалы, смолы опопанакса, смолы руты душистой и сердцевины семян тыквы. Сухие ингредиенты растолочь в ступке. Смолы вымочить в масле за ночь и тоже растолочь, а затем залить чистым медом без пены. Потом смешать с сухими ингредиентами, а полученную пасту держать в глазурованном сосуде.
— Доза составляет один миткаль, — наставлял Ибн Сина. — Лекарство весьма действенно, если Аллаху будет угодно.
Роб отправился в слоновники: там все махауты чихали и кашляли, ибо зима выдалась гораздо суровее тех, к которым они привыкли у себя в Индии. Роб приходил к ним три дня подряд, давал им настой дымянки, отвар шалфея и пасту Ибн Сины, но и через три дня результаты были неясными, он даже сожалел, что не мог дать им столь любимое Цирюльником Снадобье от Всех Болезней. Слоны тоже смотрелись не так блестяще, как в битве: они напоминали шатры, ибо их, пытаясь защитить от холода, закутали во множество одеял. Роб постоял с Харшей, посмотрел на Зи, громадного шахского слона, который старательно поедал сено.
— Бедные мои детки, — ласково говорил Харша. — В стародавние времена, еще до Будды, до Брахмы, Вишну и Шивы,[200] слоны были всемогущи и наш народ поклонялся им. Теперь же они совсем стали не похожи на богов, их даже ловят и зацтавляют подчиняться воле человека.
Пока они наблюдали, Зи задрожал от холода, и Роб велел давать животным для питья подогретую воду, дабы согреть их изнутри. Харша отнесся к этому с сомнением:
— Мы давно с ними работаем, они трудятся отлично, несмотря ни на какой холод.
Роб, однако, немало прочитал о слонах в Доме мудрости.
— Тебе приходилось слышать о Ганнибале?
— Нет, — ответил махаут.
— Это был воин, великий полководец.
— Такой же великий, как шах Ала?
— Ну, по меньшей мере такой же, только жил он давным-давно. Он перевел свое войско с тридцатью семью слонами через Альпы — это высокие, страшные горы, крутые и покрытые снегами — и не потерял при этом ни одного! Но они ослабели от постоянного холода. Позднее, переваливая уже через меньшие горы, все слоны умерли, кроме одного-единственного. А вывод из этого вот какой: надо давать животным хороший отдых и держать их в тепле.
Харша почтительно поклонился Робу.
— А ты знаешь, хаким, что за тобой следят?
