– неужели она жалуется на сплетниц? Но ведь она сказала, что ничего не слышала. Значит, она притворялась? Или ее мучает что-то другое? Так почему она мне ничего не говорит, словно я ей совсем чужой человек? Почему она от меня отдалилась, будто мы никогда не были мужем и женой?»
Нехама вышла из спальни вся заплаканная.
– Что с тобой? – спросил Танхум.
– Ничего, – сухо отрезала Нехама.
– Как это ничего? – не отставал Танхум. – Почему ты плакала? Почему не расскажешь мне, что с тобой творится? Почему таишься от меня, что-то скрываешь?
– Ну что ты ко мне привязался?! – не зная, что ответить, сердито воскликнула Нехама.
– Что вы спорите? – сказал Нехамин отец Танхуму. – Ничего плохого не случилось. Дай только бог, чтобы Нехама благополучно разродилась, – и все будет хорошо.
– Конечно, конечно, разве я ее трогаю? – уступил тестю Танхум.
Кейла пыталась улучить минуту, чтобы расспросить гостя, не слыхал ли он хоть что-нибудь об Айзике. Воспользовавшись наступившей паузой, она приступила к Шолому.
– Вы случайно не слыхали о моем племяннике Айзике? Для меня он – единственное утешение.
– Об Айзике? – недоуменно переспросил Шолом. – Откуда же мне знать, что с ним? Из наших мест многие ушли к красным. Говорят, что они скоро вернутся.
– Быть того не может! – как ужаленный, подскочил Танхум. – Кто это говорит? Чтоб они сквозь землю провоз валились, чтобы все там полегли, чтобы ни одному из них домой не вернуться!
– Ваши проклятья да на вашу… – начала было Кейла, чтобы отвести напасть от Айзика, который ведь тоже был у красных, но тут же вспомнила, что перед ней хозяин, от которого зависит ее судьба – и кров над головой, и кусок насущного хлеба, – и последние слова застряли у нее в горле.
– Что вам дурного сделал мой Айзик? – сбавила она тон. – Что сделали вам те, что ушли с красными? Это все честные люди. Да и ваши братья тоже с красными.
– Ну так что же, мои братья, как и твой Айзик, тоже хотели меня утопить, – пробормотал Танхум, и Кейла, услышав имя своего племянника, забыла о всякой осторожности.
– Нет, это вы хотели бы всех утопить, – встала она перед хозяином, как пичуга, заслоняющая своего птенца от злого коршуна.
– Я?! – разозлился Танхум. – А разве я могу молчать, если все на меня ополчились и хотят сжить со света? Даже родная жена – и та не думает заступиться за меня!
– Успокойся, – пытался утихомирить Шолом разбушевавшегося зятя. – Что ты хочешь от Нехамы?
– А что он хочет от моего Айзика? – опять свернула Кейла разговор на племянника. – Ему не нравится, что он ушел к красным! А куда ему было идти?
– И вы за этих голодранцев? Живете у меня, едите за моим столом, а заступаетесь за них! – попрекнул ее куском хлеба Танхум.
– Красные и Айзик для меня – одно, Айзик тоже ведь красный, – отрезала Кейла.
– Я знаю, я теперь все знаю, – все больше распалялся Танхум. – Видно, Нехама горюет о твоем племяннике, раз слезы льет!
– Хватит! – решительно вмешался Шолом. – Успокойся, не забывай, что Нехама на сносях. Так и выкинуть, упаси бог, недолго. Перестань кричать!
Роды у Нехамы были трудные. Кейла заранее взбила перины, перетряхнула постель, постелила сверкающую белизной простыню, надела на подушки новые наволочки, чисто-начисто прибрала комнату.
Начавшиеся днем схватки к вечеру участились. Нехама громко стонала, порой начинала кричать.
Танхум побежал за повивальной бабкой и долго не возвращался. На беду бабка с утра ушла к другой роженице, и ее целый день не было дома. Так и не дождавшись ее, он прибежал ни с чем домой.
– Что нам делать? Тяжело смотреть, как она мучается! – причитала, ломая руки, Кейла. – Бегите за бабкой или к доктору.
Танхум снова побежал за бабкой.
– Если бабка все еще не вернулась домой, узнайте адрес той женщины, у которой она принимает ребенка, и бегите туда, – напутствовала его Кейла. – Без бабки не возвращайтесь.
Нехаме стало полегче. Она неподвижно лежала, тихо постанывая. Кейла ни на шаг не отходила от нее.
– Ничего, Нехамеле, потерпи! Ведь это у тебя первенький, а при первых родах бывает иногда трудненько. Но теперь уже недолго, еще немного, и даст бог, кончатся твои мучения.
Нехама молчала, только закатывала глаза от боли и скрипела зубами. А когда схватки усилились, опять закричала. Кейла растерялась, не зная, что делать. Но вот наконец вбежал в комнату Танхум:
– Привел!
И действительно, через две-три минуты в комнату вошла низенькая, слегка сутулая, но крепкая старуха. Она скинула с плеч платок, потребовала чистую простыню и завернулась в нее вместо халата.
– Тише, родненькая, тише, – привычной скороговоркой начала она, повернувшись к роженице широким морщинистым лицом, и подошла к кровати. – Скоро тебе легче станет.
Бабка долго хлопотала около Нехамы. Ребенок шел трудно. В конце концов ловкие руки и уменье опытной женщины победили, и она торжественно возвестила:
– Поздравляю! Мальчик! Поздравляю!
– Мальчик! – вне себя от радости закричал Танхум. Он сейчас забыл все, что терзало его душу последнее время. Наконец-то он стал отцом! Сколько раз он мечтал, даже во сне видел, что ребенок (обязательно мальчик) назовет его «папа», и вот теперь его мечта осуществилась. Зачем было подозревать Нехаму, терзать ее душу и себе отравлять столь долгожданную радость? Теперь он не бесплодное дерево без ветвей и сучьев, а живой ствол, который дает новые побеги.
В пронзительном крике ребенка Танхуму слышалось:
«Я твой, отец, посмотри на меня – я твой! Что же ты стоишь, что молчишь, почему не ликует твоя душа? Беги, разнеси повсюду радостную весть, что у тебя родился сын – твой наследник, твой помощник, твоя опора…»
Танхум глядел и не мог наглядеться на младенца. Хоть ребенок и плакал, и пронзительно кричал, не давая никому покоя, Танхум был счастлив.
На другой день к роженице ворвалась шумная ватага мальчишек, чтобы, согласно обычаю, прочитать молитву. Они старались перекричать друг друга, глотая слова молитвы, чтобы поскорей приняться за пряники и конфеты, которые им незаметно подбрасывала Кейла, приговаривая, что это – подарки архангела Гавриила.
Танхуму забавно было видеть, как дети накинулись на сладости, словно куры на пригоршни подсыпаемого зерна. Жалковато было, правда, затраченных на это денег, но он говорил себе:
«Чего бы это ни стоило, ничего не пожалею, лишь бы они благословили моего первенца, лишь бы мальчик рос здоровым, крепким, умным, добрым, чтобы всегда и во всем был первым среди своих сверстников».
Когда ватага мальчишек весело умчалась, унося недоеденные сладости, приехал отец Нехамы. Танхум – он был во дворе – подбежал к телеге, выпалил:
– Поздравляю, мальчик!
– Будьте счастливы, – ласково заулыбался в ответ Шолом.
Они вошли в дом, и Танхум сразу же поставил для тестя стул у кровати роженицы.
– Ну, славу богу, вот и внук у меня родился, – радостно промолвил отец. – Можно мне на него взглянуть хоть одним глазом?
– Ш-ш-ш, – погрозила Нехама отцу пальцем и осторожно приоткрыла личико спящего младенца.
– Вот так парень! Вот так богатырь! – восхитился Шолом. – Вылитый отец! Дай бог, чтоб он приносил вам одни только радости.
Танхум исподволь завел речь об обряде обрезания и тут же заметил, что справедливо было бы дать ребенку имя, близкое к имени его, Танхума, покойной матери, но Шолом решительно запротестовал:]
– Нет, нет, Танхум, мать Нехамы, – да будет она заступницей нашей на небесах, – давным-давно ждет,
