Теперь я понимал, что попал в довольно опасную ситуацию, ибо все они были пьяны, это стало лишь теперь ясно, да и в углу я заметил несколько пустых бутылок. Я понял, что ужасающе глупо было все мое поведение здесь с момента, как я вошел. Я не имел теперь права рисковать, ибо я ныне был не один и должен был оберегать свое «дитя»-идею от нелепых случайностей. Ятлин вернулся довольно скоро, весело как-то и крупным шагом. Он был весел чрезвычайно и словно весь переменился. Подойдя ко мне, он пожал руку, и Коля, вошедший следом, выглядел радостно.
— Ребята, — сказал Ятлин, — ситуация изменилась. Мы просто этого парня недооценили… Садитесь, Гоша…
Я сел к столу все еще настороженно, и мне тут же наложили в тарелку колбасы, измазанной кабачковой икрой, взяв эту колбасу вилкой со множества бумажек. Вдруг страшная догадка сверкнула в моем мозгу. Я глянул на Колю. Он ответил мне успокаивающим взглядом.
— Интересно, — сказал Ятлин, — а вы о Фетисове ничего не слышали?
— Нет, — сказал я, весь напрягшись.
— Говорят, Фетисова снова вызывали в КГБ, предупреждали, — сказал длиннорукий.
— Да знаем, знаем, — сказала курящая Алка, так, как говорят рассказчику старых анекдотов.
— Фетисов — это бывший капитан торгового флота, — сказал Ятлин, глядя на меня в упор, — он организовал у себя на дому новое правительство России… Он и шесть его учеников…
Меня прошибло испариной. Коля, первый же человек, которому я доверился и которого как будто полюбил, предал меня. Я видел, что и Коля побледнел.
— Ятлин, — крикнул он, — ты же обещал… Я ж тебе как другу…
— А каково ваше кредо? — не обращая внимания на крик Коли, спросил Ятлин, глядя на меня радостно, как на пойманную добычу. — Какой политический строй вы хотите установить в нашей многострадальной стране? Демократическую республику с вами во главе как с президентом? Или военную диктатуру? Или монархию?… Гоша… Георгий, значит… Георгий Первый…
У меня все мелькало перед глазами, и бледное лицо Коли, на котором я пытался сосредоточиться, чтоб излить свой гнев, пульсировало, то уменьшаясь, то увеличиваясь.
— Во-первых, меня зовут не Георгий, а Григорий, — крикнул я, совсем уж потеряв ориентировку.
— Отлично, — обрадовался Ятлин (я представил себе, как он наслаждается, топча врага), — отлично… Григорий Отрепьев… Фигура не новая для России… Гришка-Самозванец…
— Ребята, — сказала девушка, сидевшая неподалеку от меня, — знаете, у Фетисова ведь обнаружили план политического устройства России (мне кажется, девушка эта почувствовала крайность ситуации и из жалости ко мне решила отвести разговор, пусть в параллельное, но менее для меня острое русло).
— Знаем, — сказал длиннорукий, — деурбанизация городов… Сельская община… Что касается евреев, то им будет разрешено заниматься лишь определенными профессиями, например, портных, сапожников, часовых мастеров… И проживание лишь на юге страны…
— Ну, а у вас каково, — безжалостно не унимался Ятлин, — что вы скажете, Жанна д'Арк в брюках?…
— Ятлин! — снова в отчаянии крикнул Коля.
— Молчи и слушай, Коля, — обернулся к нему Ятлин, — на примере этой жалкой личности, — он кивнул на меня, — я хочу тебе показать, во что ты влип… Это мерзавцы и авантюристы… И посмотри… У него голова дергается… Жалкий тип со вспухшим тщеславием… И ты смел вообразить, Гоша, что мы отдадим тебе в управление нашу страну?… Да как ты смел даже и подумать?… Впрочем, я делаю ему честь (кажется, Ятлина развезло от выпитого), разве на такое реагируют всерьез?… А ты не воображаешь себя Наполеоном?… Или жареным петушком?…— И он захохотал.
Засмеялись и остальные. У меня сильно давило в висках.
— Ятлин, — крикнул Коля, — ты не прав совершенно… Гоша, вы не слушайте его, он пьян… Я во всем виноват… Я думал, он к вам плохо оттого, что вас не знает, вашей мечты… Он мне обещал…— и Коля бросился ко мне.
До сего времени я сидел, как бы оцепенев над тарелкой, в которой лежало несколько кружков колбасы, измазанных кабачковой икрой. (Эта тарелка с неаппетитной, несвежей колбасой надолго, если не навсегда, врежется мне в память, я это знал.) Но когда Коля подбежал ко мне, меня снова охватил такой гнев, что я с силой толкнул его в грудь, так что он стукнулся спиной о книжную полку. И тут же меня рванули сзади за рубашку. Произошла возня, упало несколько стульев, и сразу же застучали в стену соседи. Видно, возня случалась здесь и раньше, ибо они привычно застучали, едва она началась.
— Эх, — крикнул я, отбрасывая кого-то от себя и сжимая кулаки, — эх, и выдавил бы я из вас крови… Дайте срок…
— Это он по злобе, — крикнул Коля, — он в раздражении… Он сторонник демократических форм правления… В это время раздался звонок в дверь.
— Это Маша, — сказал Ятлин совершенно иным тоном, притихнув. — Я знаю, что это Маша…
И действительно, это была девушка. Остановившись на пороге, она с презрением и гневом оглядела всех, задержала несколько дольше взгляд на мне, как на лице новом, и сказала:
— Коля, идем домой.
— Чего ты пришла, Машка? — раздраженно сказал Коля. — Как ты не вовремя… Я не маленький, чего ты за мной ходишь?…
— Меня отец послал, — сказала Маша, — сама бы я в подобную мерзость, — она вновь оглядела комнату, — не влезла… А это что-то уж новое, — она обернулась ко мне…
Я был оглушен этой девушкой до такой степени, что то ужасное, что только что произошло, как бы отодвинулось на второй план. Я был влюблен навек, но знал одновременно по внутреннему своему чутью, чрезвычайно у меня развитому, что никогда не буду ею любим. Я понял, что и Ятлин влюблен, но не любим и, кажется, даже уже получил отказ. Я видел, как он первоначально притих, очарованный ее видом, а затем, опомнившись и вспомнив, что ей надо мстить (такие, как Ятлин, при отказе мстят постоянно), сказал:
— Ну как ваш сталинский стукач, родитель?… Больше не получал ни от кого пощечин?…
Алка с папиросой громко засмеялась.
— Мразь, — коротко сказала Маша, — не смей более здесь бывать, Коля… Я как сестра тебе запрещаю…
— А не твое дело, — крикнул Коля. — И так, Маша, нечестно — защищать дурного человека только потому, что он твой отец… Ведь доказано, что он доносил… Ведь доказано… Например, Висовин… — И тут уж Коля не выдержал. Все пережитое им за вечер сказалось и проявилось, и он по-детски заплакал, громко всхлипывая…
Я был совершенно растерян, но в то же время соображал, что произошло нечто мне на пользу и меня выручившее.
— Я тут сам впервой, — сказал я, не глядя в робости на Машу, — вы правы… На Колю здесь весьма дурно влияют, и он даже по отношению ко мне вел себя бестактно… Но я ему готов простить.
— Диктатор России прощает, — сказал Ятлин, и вокруг захохотали, — Маша, выходи за него замуж, царицей будешь всея Руси… Он мечтает царствовать в России, сказал Ятлин, но в словах его было больше мелочной ревнивой злобы, чем силы, и они меня радовали, ибо я понимал, что каждое злобное слово в мой адрес хоть в чем-то да сближает со мной Машу.
— Уведите отсюда Колю, прошу вас, — обратилась ко мне Маша.
— Нет уж, — крикнул Ятлин, действуя, разумеется, в противовес Маше и желая навредить ей как можно больше, — Коля взрослый человек и сам способен на выбор.
— Действительно, — сказал Коля, — ты, Маша, странная… Я не желаю… У меня есть свои взгляды.
— Коля, — тихо сказала Маша, — отец не может заснуть, пока тебя нет, он очень болен.
— Ему мешает заснуть запятнанная совесть, — крикнул Ятлин, — мальчики кровавые в глазах… Доносы…
— Он не доносил, — с негодованием глядя на Ятлина, сказала Маша. — Ты это нарочно, чтоб Колю запутать и на него влиять…
— Нет, он доносил, Маша, — сказал Коля, подавленный своими слезами, — нельзя же так… Только потому, что он нам отец… А помнишь, как этот искалеченный пытками сталинских палачей человек ударил
