Кин IV

Констебль ее берет, изучает, потом подозрительно смотрит на Принца.

Ну, что вы на меня уставились? (Трогает свое лицо, вспоминает, что забыл приклеить усы.) Ну, да – я побрился здесь. Это что, запрещено законом?! (Быстро уходит.)

Констебль еще раз просматривает бумагу.

Констебль. Можете выходить, джентльмены.

Соломон. И не подумаю – Мне и здесь хорошо.

Констебль. Я кому сказал?!

Соломон. Если вы будете меня выталкивать силой, я стану орать и сопротивляться. Предупреждаю! Это – произвол!

Констебль, сжав кулаки, идет к Соломону. Кин останавливает его.

Кин. Подождите, констебль... Я его уговорю... Мы должны объясниться.

Констебль (рявкает). Здесь – не бар! Даю пять минут и чтоб духу вашего здесь не было... Иначе...

Кин. Конечно, сэр. Иначе вы нас посадите. – Логично!

Констебль уходит.

Соломон (ложится на нары). Мне очень нравится эта камера... Можно сосредоточиться и заняться спортом... Но главное – здесь безопасней. Вы, сударь, решили умереть на сцене, и это ваше право. Это – красиво! Меня же публика просто затопчет в суфлерской будке по дороге к вам!

Кин. Неужели ты бросишь меня в такую минуту? Без тебя я не вспомню текст.

Соломон. Клянусь, я буду шептать только одну реплику: «Убегайте! Убегайте! Убегайте!»

Кин. Соломон! Ты – человек театра. Неужели ты не понимаешь, что такая ситуация выпадает раз в жизни?.. Как ее можно упустить? Мог ли великий драматург мечтать о лучшем антураже для своей трагедии?! Предав меня, ты предаешь его. Ты ведь неспособен предать Шекспира, Соломон?

Соломон. Сэр, давайте без демагогии. Вообще неизвестно, писал ли Шекспир эти пьесы.

Кин. Ну, хорошо. Тогда подумай о театре... О наших доходах. Ты представляешь, сколько будет стоить билет на сегодняшний спектакль?

Соломон. Сэр, вы, конечно, трогаете мои слабые струны, но я боюсь... И потом, сможет ли эта девочка справиться с такой ролью?

Появляется Анна с цветами в руках. Пауза.

Кин. Посмотри на нее, Соломон... Удивительное ощущение сцены. Вошла точно на реплику.

Анна. Я и не уходила, мистер Кин. Всю неделю ждала вас там, у ворот тюрьмы. Мне казалось, что от этого вам здесь будет не так одиноко.

Кин (Соломону). И ты говоришь, что она недостойна называться Джульеттой?.. «О, говори, мой светозарный ангел! Ты надо мной сияешь в мраке ночи, как легкокрылый посланец небес пред изумленными глазами смертных...»

Анна (включаясь в игру). «Ромео! О, зачем же ты – Ромео! Покинь отца и отрекись навеки от имени родного, а не хочешь – так поклянись, что любишь ты меня, – и больше я не буду Капулетти...» (Сбилась.) Дальше не помню.

Соломон. Это не проблема. В конце концов, суфлер за что-то получает жалованье.

Кин (торжественно). Анна Дэмби! Готовы ли вы сегодня вечером вступить в великое актерское братство и появиться на сцене в облике Джульетты?

Анна (испуганно). Нет... Ни за что!

Кин (Соломону). Она согласна.

Анна. Да нет же, говорю. Как можно? Без репетиций?

Кин. Хорошо... Проведем репетицию, только у нас мало времени. Поэтому начнем с конца.

Анна. С последнего монолога?

Кин. Нет. С поклонов. Запомни, девочка, поклоны в актерском ремесле – важнейшая деталь. Надо уметь кланяться не подобострастно, но и не надменно, дабы не погасить восторг публики... Чуть склонив голову, сохраняя достоинство и растерянно улыбаясь, словно удивляясь успеху...

Анна. Подождите с поклонами. Лучше пройдем все сцены.

Кин. Поздно... И потом, мы договорились, что сцены опускаем... Верно, Соломон?

Соломон. Абсолютно.

Кин. Считаем, что спектакль уже состоялся... Тем более что наверняка есть рецензия... Ну, вот же... (Поднял газету.) Завтрашняя «Таймс»... На первой полосе... (Читает.) «...Никогда театральный Лондон еще не видел ничего подобного. С пяти часов вечера Друри-Лейн напоминал осажденную крепость. Публика разорвала цепочку полицейских, захватила все ложи, и даже ступеньки в проходах... Стоял невообразимый шум. А когда, наконец, на сцене появился Эдмунд Кин, шум переродился в рев! В актера полетели апельсиновые корки и огрызки яблок... Он не уворачивался, он молча ждал, пока разгневанный зал не затихнет хоть на минуту... И когда это случилось, он произнес: „Господа! Вы сможете меня растерзать, разорвать на части, но я умоляю вас отложить это удовольствие до конца спектакля. Даже на самом страшном суде полагается вначале выслушать обвиняемого. Позвольте же и мне сказать слова в свое оправдание, тем более что сочинил их Вильям Шекспир, неутомимый защитник всех влюбленных и преследуемых...“ После этого открылся занавес. А буквально через несколько минут раздались первые аплодисменты, которые не заканчивались на протяжении всего действия, перерастая в мощную овацию...

В глубине сцены начинают звучать аплодисменты.

Это был триумф, который стены Друри-Лейн еще не видывали никогда!!»

Аплодисменты усиливаются. Слышны крики: «Браво!»

Дайте руку, Анна! Нас вызывают!! Не волнуйся! Помни, как я учил: сохраняя достоинство и чуть улыбаясь, словно удивляясь успеху... (Берет Анну за руку.)

Они идут в глубь сцены, навстречу овации и цветам.

Затемнение

Часть вторая

Картина четвертая

Дом Кина. Богатая обстановка. Кин и его маленький сын Чарлз репетируют номер. Соломон аккомпанирует им на гармошке.

Соломон. Итак!.. Раз-два-три! Начали.

Кин и Чарлз (поют и танцуют).

Что толку, леди, в жалобе?
Мужчины – шалопаи.
Одна нога на палубе,
На берегу – другая!

Что с них возьмешь?
Слова их – ложь,
Но в грусти толку мало.
Весь мир хорош,
Когда поешь:
Тара-рара-ла- ла-ла!

Зачем же плакать? Лучше петь!
Судьбу не разгадаешь:
Мужчины женщин ловят в сеть,
Но сами попадают...

Что с них возьмешь?
Слова их – ложь.
Но в грусти толку мало.
Весь мир хорош,
Когда поешь:
Тара-рара-ла-ла-ла![1]

Входит Анна.

Анна. Браво! (Аплодирует.)

Чарлз (церемонно кланяется, подходит к Анне). Монетку, леди!.. А если можно, две...

Анна. Зачем тебе столько денег, мальчик?