Слепой боец

корме» стоит Гэвин, бьется на ветру черный «волчий» парус, и над кораблем, с распущенными длинными волосами, летит прекрасная и грозная дева — судьба Гэвина, его удача, доля, участь его под небом, его филгья. Каждому дается она от рожденья, и не узнает поражений и неудач тот, чья филгья будет к нему добра. А такой удачливой филгьи, как у Гэвина, не бывало еще ни у кого на свете. Единственный из всех сыновей Гэвира, еще подростком уцелел он в распре Гэвиров и Локхиров, едва не погубившей до последнего человека два именитых этих дома, и, когда Гэвин стал капитаном, плававшие с ним много могли порассказать о том, как редкостною добычей или спасением бывали обязаны разве что лишь удаче Гэвина.

Хюдор верила твердо, что и в этот раз филгья Гэвина приведет его благополучно назад из летнего плавания, и осенью, когда играются свадьбы, сыграют свадьбу и для них, и Гэвин введет ее хозяйкою в свой дом.

А еще, думая о нем, Хюдор чувствовала гордость. Ведь сколько невест вокруг, есть и родовитее ее, и красивей, и любая мать была бы рада иметь своим зятем Гэвина, сына Гэвира, Гэвина-с-Доброй Удачей, а все-таки Гэвин выбрал ее. Так уж случилось, что искать ему невесту более было некому. Мать Гэвина погибла в той горькой распре, старый Гэвир недолго после того прожил и женить сына не успел, не успел даже и сговориться о его женитьбе, и сам Гэвин с этим не спешил. Он рано стал капитаном, в пятнадцатую свою зиму впервые пошел в море с отцом, на следующий год Гэвир, сын Гэвира из дома Гэвиров, остался уже дома, а корабль его и дружину повели Гэвин и помогавший ему сводный дядя, Кяхт, сын Гэвира из дома Гэвиров; а в следующем году Гэвир умер. Немного спустя и Кяхт погиб — разбил ему голову камень, брошенный с корабельной мачты, — но тогда он вырастил ужесвоего соколенка (как любил звать Гэвина) в сокола, которому не нужна была теперь ничья помощь ни в морских походах, ни в набегах на суше.

И остался Гэвин старшим мужчиной и на своем корабле, и в своем доме. Жениться — ведь для этого нужны сватовство, то-се, переговоры насчет вена за невесту, хлопоты… Все казалось ему, что это может еще годик да подождать; хозяйство у него в доме вела старая верная его нянька, Фамта, а в женщинах у Гэвина недостатка не было никогда, хоть он и не привозил домой женщин, достававшихся ему при разделе добычи, продавая обыкновенно их на Торговом острове по пути домой, и не держал наложниц в доме. Зачем это ему, если и без того зимою, когда Гэвин ставил свою охотничью палатку в заснеженном лесу, то и дело можно было увидеть ведущие к ее пологу следы маленьких девичьих унтят?

Был он из тех парней, вокруг которых девушки вились бы толпами, даже и не будь он ни сыном Гэвира, ни прославленным капитаном. Со всеми своими милыми он был щедр, не жалел для них самых замечательных заморских подарков и расставался с ними по-доброму; краснощекие дочки простых дружинников бегали к нему чуть ли не в открытую (в тех краях молодежь держат нестрого, лишь бы в подоле не принесла, а если и принесет, о таком отце, как Гэвин, пусть даже не брал он твою мать в свой дом, все одно говорят не со стыдом, а с гордостью), случалось и служанкам из иных домов бывать в палатке Гэвина.

Кумушки, судача о том, что с милыми своими гордый сын Гэвира так неразборчив, поговаривали даже порой, что — кто знает? — быть может, он и женится на одной из них. Гэвин многое себе позволял не как у других, а поскольку удача всюду шла с ним вместе, людям казалось это должным. Но кумушки кумушками, а Гэвин Гэвином. Чтоб задумался он о молодой хозяйке в доме, о сыне, будущем Гэвире, о семье, не румяные щечки нужны были, не задорные, быстрые глазки и не бойкий язычок. Говорят: орел выбирает в подруги себе орлицу, не куропатку. Вдруг прошлою зимой подсел он к Хюдор на посиделках, где девушки за работой то поют, то болтают, а парни их обхаживают.

— Давай подержу я тебе кудель, девушка, — сказал.

— Держи, — отвечала Хюдор, — если хочется.

— Какой ты красавицей нынче стала, Хюдор, дочь Борна, — улыбнулся ей Гэвин, — а ведь, когда уходил я той весной в плавание, была еще коротышкой!

— Разве? — спросила Хюдор.

— Была, была, тоненький такой стебелечек! Я помню… (Хюдор хотела спросить: разве и вправду стала она такой уж красавицей?) А теперь вон какая выровнялась — станом стройна, как молодая сосенка, коса у тебя точно золотая цепь, которой в городе Аршебе гавань загораживают! Не слышала, как мы нынче переплывали ту цепь?

— Не слышала еще, — сказала Хюдор.

Гэвин стал ей рассказывать, вот уж что он умел — угождать девушкам, охочим послушать про удивительное; случалось, наседали они на него целой толпой, требуя: «Расскажи!». И тогда тоже собрались вокруг, притихли от интереса. Переплывал цепь Гэвин вот как: его «змея» неглубоко сидела в воде, и, подведя ее к притопленной между поплавков цепи, он велел всем, кто не на веслах, с оружием в руках перейти на корму, и нос корабля поднялся; потом «змея» проплыла еще вперед, так что цепь оказалась под ее серединой, все перебежали на нос, и корабль перевалился через цепь и соскользнул с нее в воду; «змея» Гэвина, именем «Дубовый Борт», оказалась достаточно крепка и не переломилась.

У сдержанной Хюдор, слушавшей его, разгорались глаза. А Гэвин, рассказывая, смотрел на нее и думал: «Как раньше я тебя не замечал?» Не удивительно, впрочем, что не замечал, — Гэвин с тех пор переменился немного, да и Хюдор переменилась. И что сейчас заметил, не удивительно: и вправду выросла она красавицей, высокой и статной, сероглазой, молчаливой не от застенчивости, а от спокойного достоинства, с улыбкою редкой, зато ясной, как солнышко; не с первого взгляда привлекала она к себе, но кто уж разглядел красоту Хюдор, не позабыл бы ее никогда. Брови у нее были тонкие и темнее волос, отчего и прозвали ее Хюдор Темнобровка, и платья она носила неяркие, густо-синие или лиловые, и очень шли ей эти цвета.

— Ах, хороша была цепь, — заканчивал Гэвин, — хотел я даже не продавать ее, сюда привезти, да потом решил: зачем? Я-то не собираюсь никого держать на цепи, ни на золотой, ни на железной. А теперь вот думаю, надо было расковать да хоть одно звенышко привезти напоказ, ведь цепь из чистого золота и толщиной с руку, как твоя, Хюдор, коса!.. Зато вот нарукавья эти оттуда, из Аршеба. — И Гэвин вынул их из кармана на поясе так, словно были они из простого дерева. Девушки заахали, уж очень красивые были нарукавья, широкие да тонкие, с золотою крученой нитью и яркой финифтью такой тонкой работы, что не только здесь, но и на юге, должно быть, редко видали. Когда все налюбовались ими вдоволь, сказал Гэвин:

— Я таких две пары привез, одну сестренке отдал; а эту — бери-ка ты, девушка с косою как аршебская золотая цепь!

— Благодарю за подарок, Гэвин, сын Гэвира, — отвечала Хюдор, не отводя глаз. — Но за рассказ благодарю тебя вдвое, ибо он ценней. Золото сотрется, и финифть почернеет; а повесть об аршебской гавани будут повторять певцы, пока не уйдут под море острова…

— Певцы? — повторил Гэвин и тоже посерьезнел, взъерошил рукой русые свои кудри. — На певцов плоха надежда, Хюдор. Уж скорее они будут петь о чьей-нибудь красоте… родятся ведь после нас новые красавицы, и родятся новые капитаны; но, — добавил он, гордо встряхнув головой, — пусть только кто из них попробует меня превзойти!

Таким он был с Хюдор, и таким она его любила. Всю зиму он рассказывал ей о своих плаваниях, а встречались они прилюдно, и у охотничьей палатки Гэвина не видать было больше девичьих следов. Отец и братья Хюдор улыбались довольно; а она помалкивала, будто лестно ей было такое внимание, и более ничего.

Весною, когда после прощального пира пришли люди на берег проводить уплывающие из родного фьорда Гэвиновы корабли, Хюдор была там тоже — вся ее семья там была, провожая ее старшего брата, Борна, сына Борна из дома Борнов, который тоже отправился с Гэвином вместе. Красивее ничего Хюдор не видала в своей жизни, да и этот фьорд не видал зрелища красочнее, никогда еще с Гэвином не уходило такой пышной и гордой флотилии: восемь боевых «змей», четыре грузовых корабля с припасами, пять шестнадцативесельных юрких однодневок вдобавок, да еще в море к нему должны были присоединиться корабли из соседних округов.

Сверкали пурпуром паруса «Дубового Борта», и вторая «змея» Гэвина, именем «Лось», и остальные — разноцветными парусами, блестело все от воды и от солнца, рябило в глазах от полосатых шатров на палубах кораблей, щитов, выставленных вдоль бортов, золоченых флюгеров на шестах; как птицы летели над каждою «змеей» вымпелы с эмблемами тех именитых домов, чьи люди шли на корабле, и команды все —