Слепой боец

Ему казалось, что у него все внутренности воняют маслом, а не только куртка под доспехом.

— Ну уж и любые, — сказал кто-то без улыбки. У них под ногами вперед просовывалась лестница, и Фольви отпрыгнул в сторону, чтоб не мешать. Он имел полное право просить — у него под рукой все еще был самый большой отряд из всех, что собрались тут, под стеной, а лестниц на все про все осталось четыре штуки. А когда он оглядывался, то увидел, что там, где находился Балхи, летело вниз очень много камней, которые должны были перекалечить уйму народу, и самое меньшее одна лестница там была уже не нужна.

Потом он (покуда время еще есть) оглянулся еще раз, и похоже, что им грозило стать первыми.

Над монастырем больше не было света — ни алого, ни оранжевого.

С рассвета прошло уже столько времени, сколько нужно, чтобы проговорить заклинание ди-лайзт, а оно длится полчаса.

— Кажется, — сказал Фольви, — мы здесь долго провозимся.

И они действительно провозились долго. Пока это все происходит — раз уж вспомнили о ди-лайзте, — можно обратить взгляд туда, где в верховьях Долины Длинных Источников оказывались раненые. Как уже было сказано, у йертан в те времена в южных походах оказывались только тяжелораненые. С ними возились несколько человек — лекари — и еще одна женщина. Она была полонянка и принадлежала Керту Лысому, Сколтисову кормщику. Но говорят, что Керт чуть ли не колдовать готов был над жребием, чтобы она ему досталась. Она была из пролива Аалбай, тоненькая, ростом невеличка, как все тамошние, у нее были легкие руки и легкие черные волосы, и они всегда разлетались, как перья. Похоже было, что и Керт ей понравился. Во всяком случае она уже выучила сколько-то слов на хюдагском наречии, и никто из тех, кого она сейчас перевязывала, не мог бы сказать, что она делает это так, чтобы навредить, а не чтоб помочь.

Большей частью они не могли так сказать, конечно, оттого, что не могли сказать совсем ничего.

Там еще был Долф по прозвищу Увалень, сын Фольви, и вот Йолмер, сын Йолмера, сына Йолмера, пришел поглядеть на него.

С Долфом все еще не знали, что делать. Панцирь снимать — надо резать, пожалуй, потому что завязки сплошь запеклись. Казалось, как его ни тронь, все будет хуже. Поэтому Долфа никто и не трогал, как положили его. Зачем Йолмер сюда пришел? Проку от него не было бы никакого, хоть он старался вовсю. Конечно, он был родственник, но такой родственник — не лекарь. Но он пришел вроде бы как родич, и ему положено, а если ему положено — так и должно быть.

Про этого человека уж давно ничего не говорилось, так что даже странно. А это потому, что в последние два дня перед Моной он наконец притих. Оттого что он был счастлив, совершенно счастлив, а счастливыми притихают даже и такие, как Йолмер, сын Йолмера. Он был полон сознания своей значительности. Он уже стал ронять слова, как драгоценности. Он теперь почти и не говорил, а только появлялся в разнообразных местах, подходил, заложив руки за пояс, и после того, как постоит долго со значительным видом, кивал головой и важно шел дальше, прочь. И получалось — все, что происходило, то исключительно с его, Йолмера, разрешения.

Он кивнул головой — и Долф Увалень отправился к стенам монастыря, черной полосой зияющим на рассвете. И вот сейчас он лежит здесь, беспомощный, огромный, и от него вокруг мерзкий горелый запах, мерзкий даже в сернистых испарениях, и Йолмер, сын Йолмера, стоит над ним и сейчас снова кивнет головой.

— А хороша у тебя была усадьба, Долф, сын Фольви, — сказал Йолмер. — И жена тоже. Да, — жена у тебя была красивая. А ведь теперь, — добавил он вдруг почти удивленно, — она мне достанется! Ну если по закону.

Ему никакого дела не было до Долфовой жены, но ему только сейчас пришло на ум, что он ведь — и впрямь в достаточной степени родства, чтобы взять себе вдову, и эта мысль ему очень понравилась.

— Да, если по закону, — сказал он. Потом он очень важно кивнул и пошел прочь.

С Долфом рядом лежал один человек из дружины «Зеленовласой», он был человек Ямеров, жил в Пашенной Долине. Ему стрела вошла в живот, под ребра, а поскольку то время, пока не смогли забрать его, он пережидал, окунувшись в яму источника, куда никаким стрелам не залететь, а вода была горячей, то с ним было очень худо, и про него тоже полагали, что он не жилец. Он был хороший провидец — из такой семьи, где это случается, обычно это передается женщинам, но порою и мужчинам тоже. Звали его Грим, сын Ягри.

— Многие после сегодняшнего дня, — сказал Грим, — не увидят больше ни своих и ни чужих жен.

Потом он скривился, потому что, хотя он был провидец — а может быть, именно благодаря этому, — собственная судьба была от него закрыта, и ему очень не хотелось умирать. Потом он сказал:

— Что…

А эта женщина, которая ревниво следила за Долфом — опасаясь, как бы большой и грозный Йолмер не сделал ему чего худого, теперь подползла к нему, как была, на коленях. Она что-то говорила на своем языке. Потом запела. Это была горькая песня, особенно потому, что звучала так далеко от ее дома. Она не знала, поможет з д е с ь эта песня или нет.

Время все шло, а дело под стеною все не трогалось с места. Кормайс заметил, что за это время он со своими на стене уже три раза был бы. Потом он добавил, что надо бы устроить какую-нибудь игру в вертушку, что ли, пока его ребята не померли со скуки. Ну и он сказал еще много всего такого. На самом-то деле его людям скучать было некогда. Они — и их щиты — теперь, можно сказать, обеспечивали то, чтобы раненых можно было убирать от стены, и еще кое-что такое. Но Кормайс и его братец, Корммер, изощрялись в остроумии, и еще кто-то из людей Дома Ястреба, родственники они им были или не родственники. И еще за это время случилось несчастье, оттого что со стены сбросили очень большой камень, и щит, под которым был Хюсмер, сын Круда, и несколько его людей, разбился, и Хюсмер погиб. Его оставшиеся люди прибились к Дьялверовым, но сколько их там уж было, человек семь, не больше.

Кончался уже утренний час. Небо стало серым, и казалось, что все вокруг сереет. Лучники, как ни береглись, а уже предпоследние их отряды брались за последние колчаны. В это время Сколтис не выдержал и отослал своих на левый берег долины. Там было опасно, и он наказал им быть поосторожнее, зря из-за щитов не высовываться. Пар здорово им мешал, но зато теперь бойницы со всей северной стороны стены просматривались ими, а некоторые мастера ухитрялись даже загонять стрелу за стрелой в бойницы (обращенные на север) башни к югу, до которой было четыреста шагов, не менее. Возможно, именно это и помогло, а может быть, и нет.

Во всяком случае в конце концов им повезло. Как и можно было ожидать, повезло именно в проломе, и людям «Синебокой» — то есть Долфа, а теперь вот Фольви, которые все еще там дрались.

Неугомонный Эйб, сын Кири, с Пастбищного Мыса, все ж таки залез туда и сбил со стены, метнув топорик (это у него был уже последний), человека, который пытался взять его на копье, спрыгнул — Эйб, конечно, — а следом за ним и рядом взобрался еще Палли Длиннорукий — с Пали Кашей его не путайте, хоть они и были дальние родственники, — и вот вдвоем они поднялись еще на тот последний локоть расстояния, который вел вверх в проломе и который до того стоил стольким жизни, и здоровья, и чести.

Монахи, отбивавшиеся там, пустили в ход свои рагды и копья, и когда Эйб повернулся — потому что ему ведь нужно было рубить на одну сторону и держать на другую, оказалось, что давешний крюк все-таки оставил полосу в чешуях его доспеха; а сзади свистнуло, вращаясь, летучее кольцо и врубилось ему в спину. Эйб упал, но не скатился вниз, потому что снизу подпирала лестница. По ней уже лезли следующие, и в это мгновение Кормид чутьем своим, чутьем ястреба, завидевшего дичь, понял, что все, наконец повезло, и свистнул; когда он свистел, всем казалось, что вот-вот где-то должны лопнуть паруса, даже если и не было поблизости парусов. И в это же мгновение Палли Длиннорукий, увидев, как из- под его секиры брызнули кровь и мозг и попали ему на руки, вдруг…

Нет, он не закричал. Даже не зарычал. Одно короткое ворчание-вдох, и все.

Еще он сделался вдруг как-то чуть приземистее, коренастее, и вместе с тем огромней, на мгновение ему показались тесными его доспехи, а потом ему показалось, что они не нужны, а потом каким-то чутьем он все же догадался, что в них удобней, и пускай будет так.

Как правило, это начиналось там и тогда, где противник глаза в глаза и ощутимо сопротивление. Чтобы оно начиналось с лучников — такого не случалось никогда.