напортачил. Тяп‑ляп на скорую руку. Коз‑зел.
Ну, магазин ‑ это отдельная тема. Хорошо вышел, и предъявить‑то нечего. Но вот квартирка моя на втором этаже… Кособокие стол и стулья. Визгливая кровать с тонким матрасом и жесткими пружинами. Тяжелые, болотного цвета шторы. Спасибо хоть не из брезента. Тьфу! ‑ сплевываю в сердцах, пинком открываю дверь подъезда. Воробьи ‑ вот чмыреныши! ‑ еще копошатся возле перевернутой урны. Интересно, птицы те же, вчерашние? Или другие?
‑ Чтоб вы сдохли! ‑ приветствую я пернатых тварей. Они оголтело чирикают в ответ, наверно, желают того же
самого.
И я мечтаю о ружье, тяжелом, гладкоствольном. Об охотничьей берданке. С патронами, заряженными картечью. О громком звуке выстрела. Ба‑бах! ‑ дробь ударит из ствола, рассыплется веером. Приклад толкнет в плечо, и в воздухе закружатся серые перья. Ветер подхватит их, понесет в игривом танце. Перьев будет много, очень много, они повалят, будто из вспоротой подушки, а капельки крови расцветут на желтых листьях ярко‑алыми точками.
Мечты, мечты… Наверное, Город тоже чья‑то мечта. Глупая, идиотская мечта об осени. Но при чем тут я?!
‑ Кыш! ‑ вызверяюсь на воробьев. ‑ Паскудники! Они улетают.
До магазина метров триста. Мимо детской площадки с грибками песочниц и сломанными качелями, мимо рюмочной на углу, кстати, весьма похожа. Но одной детали не хватает, самой важной ‑ запаха. Паров, мать‑перемать, алкогольных да пьяных, дышащих перегаром голосов. Мимо автобусной остановки; на фонарном столбе болтается замызганная табличка ‑ «Маршрут № 2, 11, 17, 49».
‑ Эй, шеф, ‑ криво ухмыляюсь. ‑ Покатаемся? Я хочу уехать отсюда на хрен и никогда‑никогда не возвращаться.
Светофор горит красным, запрещающим светом, и я нарочито медленно перехожу дорогу. Ну, где вы, машины? Какого рожна мигает эта кретинская штука? Красный, желтый, зеленый. Да хоть фиолетовый! Автомобилей‑то нет.
Магазин на той, противоположной стороне. В витринах отражается утреннее солнце; пошлые рисунки на стеклах ‑ булочки, молоко, мясо, овощи, ‑ как всегда, раздражают. Еда здесь только консервированная. Ладно, не привыкать, один фиг готовить не умею. Хихикаю: да если б и умел? Газовой плиты нет. Еще в магазине можно разжиться одеждой; мне чертовски повезло, что
Замерзший, голодный, с мокрыми ногами. Есть в жизни счастье, подумал я, решительно сжимая в руке арматуру и готовясь разбить витрину. Ха‑ха, дверь оказалась открытой. Да, в тот день я наелся от пуза, а потом заснул в подсобке на мягких пыльных мешках. Довольный, будто кот, сожравший банку сметаны.
Оказывается, чтобы чувствовать себя по‑настоящему счастливым, не обязательно быть миллионером. Достаточно набить брюхо, одеться потеплее и крепко выспаться.
Не возьмусь утверждать, что моя квартира ‑ одна такая. Но в этом районе ‑ таки да. Я все тут облазил. Домик, конечно, неказистый, двухэтажный, зато крепкий. Повезло, короче. Чисто случайно ее обнаружил, а то до сих пор жил бы в магазине. Неудобно там, да и большой он; а по ночам страшновато бывало: звуки всякие, шумы, скрипы. Дождь за стеклом ‑ бам, бам, словно рота по плацу шагает. В квартире ‑ тише, в квартире ‑ занавески, можно укутаться одеялом с головой и представить, что ничего этого нет ‑ дождя, Города, одиночества.
Ой плохо мне было, ой хреново в первые‑то дни. Тыкался слепым щенком: туда, сюда. Люди, где вы?! Ответьте! Обвык позднее. Сейчас даже смешно. Вспоминаю: бледный, всклокоченный, пруток где‑то ржавый подобрал. Иду, озираюсь по сторонам, страшно до чертиков. И ни фига не понимаю. Впрочем, и теперь ‑ не понимаю. Знаю ‑ что, где, как. Не могу уразуметь ‑ зачем?
Кто ты, Город? Что ты? Откуда? Где твой хозяин? Или ты сам по себе?
Я тоже хочу быть сам по себе. Давай так: ты в одну сторону, я ‑ в другую. Я не нужен тебе, а ты ‑ мне. Разбежимся? Гуд бай, будь здоров, не кашляй. Гуляй под руку с осенью, не возражаю, но верни меня в лето. Видишь ‑ я ложусь спать, закрываю глаза. Это только сон, правда? Пусть холодная дождливая ночь станет последней, станет мостом ‑ из осени в лето.
Я прикрываю веки. Сплю. Продолжая надеяться в глубине души.
Но в самом глубоком, потаенном ее уголке дремлет глухое разочарование завтрашнего утра.
Я знаю. Я много‑много дней играю в эту игру.
Однако человек, сказавший «Надежда ‑ это та сука, которая умирает последней», весьма мне симпатичен. Прорвемся. Главное ‑ не сдаваться.
Встаю, хмуро потягиваюсь, зеваю. Солнце настырно лезет в комнату ‑ сквозь шторы. Обычно тусклое, сегодня оно налилось ярким чахоточным румянцем, но небо по‑прежнему выцветшее, линялое. Гнусного бледно‑голубоватого оттенка. Чертово небо похоже на застиранный домашний халат, перепачканный яичным желтком.
Сплевываю на пол. Ну что за дерьмо! Гляжу на свои электронные часики «Montana» ‑ девять двадцать. Утро, мать его. Ни хрена не выспался. Дождь, с‑скотина, лил и лил, ведро пришлось выносить раз десять, а надежда в очередной раз сдохла. Странное чувство, оно ‑ как Феникс. Вновь и вновь возрождается из пепла. Сегодня вечером все повторится. Прочту, блин, ритуальный свой монолог и завалюсь спать. Чудак человек ‑ верит в несуществующее, в Бога, например, в то, что где‑то есть лето.
Я одеваюсь, задумчиво меряю шагами комнату. Большая, да, а толку? Ни кухни, ни ванной с туалетом. Стены в розовых с цветочками обоях, скрипучая кровать, стол, два стула, пыльная люстра. Мятое железное ведро.
Не‑на‑ви‑жу, раздельно, по слогам, произношу я. Ненавижу! Пинаю ведро, добавляя еще одну вмятину. Оно с грохотом катится по коридору. Второе ведро стоит неподалеку от входной двери, воняет, зар‑раза. А куда прикажете ночью нужду справлять? Не под дождем же. Ладно, сейчас вынесу. Попью и…
Беру со стола полупустую бутылку минералки. Делаю глоток, облизываю потрескавшиеся, обветренные губы. Плещу воду на руки, умываюсь, протираю глаза. Пожрать бы. Но еды нет ‑ утром она всегда исчезает, сколько ни приноси из магазина. А вода остается. Я понял это на третий день. То, что Город фальшивый, я понял гораздо раньше.
Термометр за окном показывает +15. Безусловно, врет ‑ нагрелся на солнце, тупая стекляшка. По правде не больше семи‑восьми градусов. Днем теплеет, но утром и вечером ‑ жуткая холодина. Бр‑р. Одна радость ‑ центральное отопление работает исправно, а то бы давно протянул ноги. Замерз как бобик.
Я вообще не понимаю, откуда здесь это ‑ горячие трубы, магазин с едой и одеждой, фонари на улице. Наглые юркие воробьи. Что они жрут, гады? Насекомых ведь нет! Нет! Теряющие листву тополя, клены и березки давно должны стоять голыми. Ни фига! Ш‑ш‑ш ‑ листья падают, как из рога изобилия. Они что, вырастают заново? Сухими и пожелтевшими? А треклятый дождь, льющий по ночам, почему он не затопил все к чертовой матери? Тысячи вопросов толкаются в голове. Миллионы. Будто стайка сперматозоидов, рвущихся оплодотворить яйцеклетку. Когда они достигнут цели ‑ родится ответ.
Я и так знаю его.
Город ‑ ненастоящий! Муляж! Бетонные блоки с нарисованными дверями и окнами ‑ словно кубики в детском конструкторе. Кто‑то построил из кубиков дома, школы, офисы, кинотеатры. Натянул сверху синее полотнище ‑ небо, запустил в него желтый шар солнца и поселил тут… меня. Этот «кто‑то» ‑ мерзкий вонючий ублюдок. Изощренная сука. Надо полагать, с тонким чувством юмора. В Городе царит вечная осень, опавшие листья кружат по мостовой, стылый ветер пронизывает насквозь, в лужах с грязноватой водой отражаются неопрятные космы облаков, а ночью все
