речь совсем не так, как отвечали в тот день, когда звал он нас на Никоновичи. Ему отвечают сейчас громким, оглушительным молчанием.
Самсонов меняется. Он понимает: чтобы поднять настроение партизан, необходимы другие слова. Но слов этих он не находит, не может найти. Но что это? Новые, неслыханные нотки зазвучали в его голосе:
— Друзья мои! В эту кровавую войну мы были жестоки и беспощадны не только с явными врагами. Мы были беспощадны к самим себе и к нашим друзьям, требуя от каждого доблести и самоотверженности.
Я весь напрягся, слушая Самсонова.
— Нас хотели порой сбить с правильного пути некоторые перепуганные чистоплюи-интеллигенты. Они не понимали железной логики нашей борьбы. Эти чересчур совестливые и брезгливые белоручки пытались взять под защиту наших внутренних врагов, опираясь на нормы мелкобуржуазной морали, но мы отшвырнули их прочь.
— Ишь загнул! — раздается из рядов.
— Про кого это он?
А когда-то Самсонова слушали затаив дыхание, со слезами восторга на глазах — и в голосе его пели фанфары, гремели барабаны.
— В огне войны мы выковали такие кадры командиров, как Ефимов, Кухарченко, Богданов и Гущин... Лучшие наши бойцы,— почти кричит, распаляя себя ораторским пафосом, Самсонов,— отдали свои прекрасные жизни за свободу и независимость нашей родины: Котиковы, Голубевы, Мурашева, Покатило, Богомаз, Боровик, Суворов и многие другие...
— Надю Колесникову забыл! — вдруг явственно раздается гневный голос Баламута.
Что ты там, Виноградов, другим слушать мешаешь! — сбивается с тона Самсонов. — Смирно!
— Итоги за фронтом подведем! — громко говорит Самарин. Даже он не вытерпел.
— Остался от всего шику один пшик! — шипит рядом богомазовец Борисов.
— Поглядим, кто что на Большой земле запоет,— добавляет Боков.
— Отставить разговоры в строю! Так вот... Мы выходим из тыла как никогда раньше сплоченным и дружным коллективом. Один за всех, все за одного!
— Самсонов за всех, все за Самсонова! — усмехается Жариков.
— В наших рядах не может быть места взаимным подозрениям, нетоварищескому отношению, недисциплинированности. Что было, быльем поросло.
— Как могилы в «аллее смерти»! — вставляет Боков.
— Не будем злопамятны. Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Знаю — был я подчас суров, но всегда справедлив. И всегда думал об одном — о славе бригады. Конечно, лес рубят — щепки летят. Со своей стороны командование не намерено выносить сор из наших партизанских шалашей. Я отчитаюсь в работе каждого бойца, и не один подвиг не будет забыт Родиной.
— Вот граммофон! — слышится голос Баженова.
— А ведь трусит, подлец! — радостно шепчет Щелкунов.
В этих людях уже не таится дух возмущения — он закипает, переливается через край, но Самсонов так далеко отошел от них, что не замечает этого.
— А всяких интриганов и распространителей злобных слухов и вымыслов,— крикнул в заключение поверх общего шума Самсонов,— я буду карать со всегдашней своей строгостью — по законам военного времени! Да, да! И слюнявых, сопливых... Разойдись!
Партизаны уныло бредут к своим палаткам. Большая земля — это даже очень хорошо. Кому из нас не охота соединиться с армией? Одно дело вернуться со славой, другое — бежать... Гитлер небось с удовольствием на машинах отправил бы нас всех за фронт — тут мы ему страшнее. Конечно, ему, командиру, видней. У него, как говорится, карта, компас, с него спросят. Только сплоховал он третьего сентября в Хачинском лесу, нет в него прежней веры!..
К Самсонову подходит Гаврюхин. Сильно постаревшее лицо его озабочено.
— Товарищ капитан,— говорит он твердо,— надо бы собрание собрать, народ больно воспален. И я так прикидываю не дело вы, Георгий Иваныч, удумали!
— Вы что?! — грозно спрашивает Самсонов, но, взглянув на Гаврюхина, упрямо сдвинувшего брови, сбавляет тон, вяло отмахивается: — Не до митингов теперь. — И уходит. — Да, да! — оборачивается он. — Я покончу с партизанщиной! — Он трясет кулаком. — Стальное единоначалие!..
А Гаврюхин, качая головой, говорит:
— У командира разлад дела и слова. Уж больно возвысился, самодержцем заделался.
Надо естество ему свое сократить, гордыню умерить...
Вот и Гаврюхин, этот тугодум, прозревать начал. По словам, которыми он провожает
Самсонова, видно, что отмахнуться от него капитану будет нелегко.
— Ну и командир у нас! — злится Баженов. — Еще вчера болтал, что бригада должна остаться бригадой, а сегодня вот куда гнет. Сам хочет доконать бригаду! И ведь никому не говорит, как и где фронт перейти, к кому за. фронтом податься — боится, как бы не накапали на него там!
Баженова, я знаю, грызет обида, досаждает ему больше боли от раны: еще бы, три месяца воевал он бок о бок с нами, а Самсонов прихватит теперь десантников, отберет самых боевых, здоровых ребят и плевать ему, Самсонову, на равного пулеметчика. Но всего обидней для Баженова — роспуск бригады.
— Из-за таких вот начальничков,— сокрушается Казаков,— мы в сорок первом портки теряли...
— Но, но! — для порядка прикрикивает на ворчуна Щелкунов. — Разговорчики! Командир есть командир! Командир какой-никакой... еще пока... — добавляет он с такой горечью в голосе, что у меня самого сжимается горло.
Но я тут же успокаиваюсь: теперь, когда я видел в наш последний день в Хачинском лесу поверженного Самсонова, я знаю, на чьей стороне будет скоро победа. Нет, бригада не погибла, бригада рассыпалась, как сноп со слабой перевязью. Перевязь оказалась рваной — это дело рук Самсонова. Он взял чересчур круто и туго. И перевязь порвалась. Но колосья не пропадут. Колосья пойдут в новые снопы. Перемелется — мука будет...
Но пока Самсонов взялся за карандаш и блокнот, строчит клеветническую радиограмму-«молнию».
Боков стоит поодаль, наблюдает с недоброй усмешкой за Самсоновым. Нет, Вася
Боков совсем не такой рохля, каким мы раньше представляли его себе!
— Слушай,— говорю я ему,— ты понимаешь, что он этой «молнией» вполне может пепел сделать из наших товарищей?!
— Не выйдет этот номер у нашего громовержца, Витя! — спокойно отвечает Боков, с минуту пристально поглядев на меня, и огорошивает меня неожиданным сообщением: — Сработает наш громоотвод! По рации шестьсот двадцатого отряда мы с Самариным и Полевым просили Москву прислать представителя нашей части, чтобы разобраться в делах Самсонова. Об этом пока молчок! Пусть пока мечет гром и молнию! Скоро мы по-новому заживем.
Когда я встретился с 620-м отрядом, я подумал, что встреча наших отрядов похожа на встречу двух кораблей в открытом море. Почему же не пришло мне в голову, черт меня совсем побери, что если у одного корабля сошел с ума капитан, если подмял он под себя радиста, то надо воспользоваться радиостанцией другого корабля? Да потому, конечно, что Самарин, Полевой — лучшие наши люди — действовали сообща, единым фронтом!
Боков отводит Щелкунова, Барашкова и меня в сторону.
— Видали,— спрашивает он нас,— как оскандалился Самсонов третьего сентября? Да, не повезло нам, ребята! Когда Киселев и Бурмистров прилетели месяц назад, они рассказывали — другие командиры групп вполне оправдали доверие командования — один Чернышевич что стоит! Наши десантники делают большие дела под Витебском и Полоцком, под Бобруйском и Минском... Хочу я рассказать вам один случай. Ходил я зимой через фронт с одним командиром из новеньких — Смирновым. Проводник наш, из местных, сбежал в первую же ночь, Смирнов спаниковал и решил обратно через фронт деру дать. Тогда вся наша группа взяла да отстранила труса от командования, а на его место назначила Володю Прохорова. Выполнили
