за другой десять пуль. Баламут тоже ударил в упор, косит слева направо длинной очередью... Вот так им! За Алену, за Надю!..
И вот бандиты лежат неподвижно. Магазин моего полуавтомата пуст, ствол накален. Лишь один из бандитов успел сделать шаг в сторону. Остальные упали без крика, без стона.
Так им! За Аленушку, за Надю... Хотя — почему за Надю?..
— Никогда не думал, что одиннадцать человек — такая куча народу,— проговорил шатким голосом Баламут. Он провел рукой по лоснящемуся от пота лицу. — Одно жаль, не успели объяснить им, что это за Аленушку, за грабеж, за попытку замарать наше партизанское звание. Эх, вот так бы истребить всю нечисть, всю погань на земле!
Я почувствовал вдруг страшную слабость — мне захотелось лечь, зажмурить глаза...
На дне вещевого мешка одного из бандитов Баламут нашел пачку листовок:
«Белорутины! Фюрер вас любит!..»
На обороте листовки мы написали: «Предателям и бандитам, скрывающимся под маской партизан, нет места на советской земле».
-Иди сюда! — все тем же шатким голосом позвал меня Баламут. — Радуга на дворе! Бури как не бывало. Над сияющим лесом в дымной синеве повисла волшебная и почему-то двойная радуга с удивительно яркой зеленой дугой. Я уже знаю — такая радуга обещает чудесную погоду... Еще крепче запах цветущей ржи, звончей и громче заливаются птицы...
Я прислонился спиной к стене, к мокрым бревнам, от которых шел парок. Я едва держался на ногах и тяжело дышал. К горлу подкатил тугой едкий ком. Странно — так просто, ни грома, ни взрыва бешеной музыки, как в кино, в самые эффектные моменты. Стояла потрясающая тишина. Вместо шумовых эффектов на деревне тоненько проблеяла коза.
Следы перед пуней смыло дождем — следы четырнадцати человек (не считая Иванова), вошедших в пуню. А вышло — это было видно по свежим следам — только двое...
Баламут сбегал в деревню за Боровиком. Они вернулись с подводой, оба бледные, тихие. Мы погрузили на подводу оружие бандитов и выехали на деревенскую улицу. Вокруг столпились осмелевшие старики и ребятишки Заболотья. Они с великой охотой согласились предать бандитов земле. Один из бородатых селян, безногий дед с костылем, сказал нам:
-Только вы, братишки, сымите с их все армейское — расейскую форму сымите. Не годится, чтоб эти бандюги в нашей солдатской одежде землю парили...
-Жалко, вы их атамана не порешили,— сказала заплаканная пожилая женщина. — Это он над молоденькими девушками измывался!..
Жители запрудили всю улицу, возбужденно расспрашивали нас об уничтожении шайки.
-А теперь, товарищи дорогие,— объявил дедан с костылем,— хотя и все нас грабили, кому не лень, но коли не побрезгуете, то всем миром угостим...
В эту минуту к толпе подкатила подвода. На ней возвращался атаман банды со своим адъютантом. Сопровождал их один из наших партизан — казах Нурдим Алихалуб. Он о чем-то весело судачил с двумя бандитами.
Заболотские жители отхлынули от нашей телеги, стали поспешно расходиться.
— Руки вверх! — крикнули мы с Баламутом, бросаясь к бандитам.
Я тут же вспомнил, что мы оба забыли перезарядить наше оружие. Атаман схватился за маузер, но руки у него тряслись, пальцы срывались. Баламут приставил дуло незаряженного автомата к его молодецкой груди. Я держал на мушке перепуганного адъютанта. Алихалуб сначала растерялся, а потом, бросив вожжи, соскочив с подводы, принялся возмущенно кричать:
— Что вы делаете?! Это свои парни, они хотят присоединиться к нам! Из лагеря бежали! Мы с ними в лесу столкнулись, они нашего одного нечаянно ранили, но они свои ребята!..
Мы отобрали у бандитов автомат, винтовку и маузер и повели их к пуне. Я шел с Алихалубом и скороговоркой рассказывал ему об Алене, о ночных погромах, показал ему листовки. Когда бандитский атаман вошел в пуню, глаза его полезли на лоб, он упал на колени и что-то затараторил.
— Знаем, знаем! — сказал, поднимая автомат, Баламут. — Фюрер вас обожает, а мы нет...
Одиннадцать и эти двое. Чертова дюжина!..
Алихалуб сорвал с плеча карабин.
— Не стреляйте! Я все скажу, все,— завизжал атаман.
Обожди! Нурадим! — крикнул я Алихалубу. — Их надо допросить!
Но было уже поздно. Алихалуб уложил атамана, а Баламут — адъютанта рядом с остальными бандитами. Алихалуб весь дрожал. На перекошенное мукой лицо его страшно смотреть. Обратно к подводам он шел точно пьяный, волоча за собой карабин.
Опять окружили нас жители Заболотья.
— Что, Боровик, напугали тебя бандиты? — спросил я нашего ездового, когда мы выехали из деревни.
Мальчонку бил оздоб. Даже веснушки его побледнели.
— Дык я не боязливец! — с обидой ответил этот паренек и добавил неожиданно: Козлова Ваську тоже треба... А як же? Он Надю згалтовал?.. За Алену вы вон как отомстили, даром что в лицо никогда не видали, а за Надю?..
— Много ты, пшингалет, понимаешь! — обрезал его Баламут, который в это время соскочил с задней подводы, чтобы прикурить у меня. — У дяди Васи с тетей Надей роман был, ясно? Пойди разберись теперь, кто прав, кто виноват! — Он прикурил. — Эх ты, Мальчиш-Кибальчиш! Жизнь, брат, сложная штука...
По всему видно было, что в этой «сложной штуке» лейтенант Виноградов не очень-то разбирается.
Алихалуб вдруг повалился на дно телеги и, застонав, уткнул лицо в солому.
— Не надо, друг! — Я обнял его за плечи.
— Да брось ты этих гадов жалеть! — не своим голосом крикнул Баламут. — Звери, изверги!..
Алихалуб поднял перекошенное, мокрое от слез лицо и, давясь, проговорил:
— Зачем жалеть, я ненавижу их... И в лагере ненавидел хуже фашистов!.. Витя недавно говорил мне о панфиловцах — то настоящие герои, а вот эти... И один был совсем земляк — Южноказахстанская область, Аринский район, Ожалг-Джагаш!
Он снова уткнулся в солому, сжал голову руками. «Надя, Алена, эти бандиты... — тоскливо думал я. — Не о таком писали Джек Лондон и Майн Рид... Надо понять эту жизнь, а не отмахиваться от нее пустыми словами: жизнь, мол, сложная штука!»
Опять становилось душно. В небе линяла радуга...
Шумную и радостную встречу устроил нам в Александрове Иванов, успевший уже в ожидании бани побриться и приложиться к бутылке. Он лихо вскочил на телегу и, стреляя нахально-оловянными глазами, стал энергично рыться в трофеях, подыскивая что-нибудь подходящее для своего очередного наряда.
— Вот диагональ фартовый,— бормотал Иванов, распуская в улыбке толстые мокрые губы. — Ах, как вы неаккуратно! Отстирается?
— Что ж ты, черт губастый, сбежал в самый критический момент! — накинулся на него Баламут. Втайне, конечно, он был доволен, что нам двоим удалось уничтожить всю банду.
Но Иванова трудно было смутить.
— Мое начальство,— ответил он доверительно,— дорожит моей жизнью. Я разведчик, и мне не разрешено лезть на рожон. Ясно вам, Балатт?
— Сам ты боламут,— заявил я Иванову, перебирая трофейные винтовки. — И трепач порядочный!
— Можно мне взять винтовку? — спросил Боровик.
— Ну вот еще! Это тебе не игрушка! — забубнил Иванов.
— Бери, Мальчиш-Кибальчиш! — сказал Боровику Баламут. — Что винтовка не игрушка, ты узнал сегодня.
«Как близко за одно утро узнал я этих людей!» — думал я, глядя на Баламута, Боровика, Иванова. Когда я выезжал часа четыре назад из лагеря, совсем другими людьми казались они мне. И я сам казался
