следами посадки и взлета советского самолета не обнаружено, мы продолжаем поиски…
Подыскивая туманным утром место для дневки, Мельников видит у лужи круглые, как блюдца, следы, похожие на следы огромной кошки.
— И где только эта рысь прячется, — удивляется он, — в таком лесу!
И словно бы отвечая на его слова, совсем рядом за ельником оглушительно всхрапнул, взревел вдруг невидимый зверь. Разведчики вздрогнули от неожиданности. Что там рысь! Такой рев посрамил и напугал бы тигра, мамонта, дракона…
Мельников выскакивает к просеке и шарахается прочь, плашмя падает под елку, подавая рукой сигнал: «Ложись!»
По просеке, на восток, с лязгом и грохотом продвигается, тускло поблескивая лобовой броней, стальное пятнисто-полосатое чудовище с длинным хоботом пушки. С полированных до блеска могучих гусениц валится искрошенный дерн с землей.
Покачиваясь, вразвалку, танк прет мимо, высокий и грозный, ревет во всю мощь своих шестисот лошадиных сил танковый мотор, обдавая горстку разведчиков своим жарким дыханием
— Тьфу ты! — отплевывается от бензиновой гари оглушенный Ваня Овчаров, — Вот это зверь!…
— «Охотничья пантера», — говорит, отползая, Мельников. — Новый разведывательный танк типа «пантера». Сорок шесть тонн — почти в два раза тяжелее нашего «Т-34».
— Ничего себе громила! — уважительно ворчит Целиков.
— Посмотрел бы ты на «королевского тигра»! Семьдесят пять тонн! А теперь, говорят, Гитлер строит стотонный танк «Маус»…
— Но наши «КВ» и «ИС», пожалуй, покрепче…
По просеке проезжают еще несколько камуфлированных под лесную зелень танков и бронетранспортеров. Потом, вечером, Мельников точно определяет их количество по числу капониров в лесу.
Пятое ноября. Диктор кенигсбергского радио, ликуя, передает: «Тысячу раз прав гаулейтер и обер- президент Эрих Кох: населению Восточной Пруссии нечего бояться вторжения еврейско-большевистских орд. Удар русских по восточной границе нашей неприступной провинции отбит с большими для них потерями. Немцы! Освобожден город Гольдап! Пруссаки! Родина зовет нас к священной защите отечестве!
И стар и млад поднимает оружие. Неисчислимые блага принесла Восточной Пруссии нацистская власть! Наша провинция первой покончила с безработицей, вдвое увеличила количество промышленных предприятий, вернула земли, насильственно отторгнутые Польшей и Литвой. На нашу долю выпало великое счастье быть современниками Адольфа Гитлера. Временные неудачи лишь укрепляют нашу непоколебимую веру в миссию фюрера и нашу конечную победу.
По призыву гаулейтера с восемнадцатого октября в фольксштурм хлынули немцы от шестнадцати до шестидесяти лет. Фольксштурм берет на себя функции полиции, жандармерии и ПВО.
Восточная Пруссия надела овеянный слезой военный мундир! Создаются народно-гренадерские и народно-артиллерийские дивизии. Героические женщины нашей провинции служат зенитчицами и прожектористами, обслуживают аэродромы, роют окопы и эскарпы. Они помнят, что в славный Тевтонский рыцарский орден входили не только братья, но и сестры. Лишь восточные районы провинции эвакуированы для облегчения обороны. В остальных районах никакой эвакуации не предвидится. Всякие разговоры об эвакуации являются пораженчеством, паникерством, государственной изменой.
Восточная Пруссия — цитадель прусской славы, арсенал и житница велико-германского рейха. Восточная Пруссия — щит Германии, неприступная крепость. В Роминтенском лесу и других наших восточных лесах русские орды будут сметены тевтонским бешенством. Мы разгромим их так же тотально и беспощадно, как разгромил Герман римлян в Тевтобургском лесу… Хайль Восточная Пруссия!»
Последние безморозные дни предзимья. Пятерка разведчиков жует ягоды можжевельника, шиповника и калины, собирает на ходу клюкву, пьет дождевую воду из студеных луж. По утрам эти лужи покрываются чуть заметным ледком.
Утром седьмого ноября Аня осторожно обламывает корешок большой зябко-сизой сыроежки — в ее вогнутой хрупкой шляпке застоялась пополам с росой дождевая вода. Она поднимает к губам сыроежку, как бокал, и медленно выпивает воду. В честь праздника.
— Зато Новый год мы отпразднуем вовсю, — сдерживая простудный кашель, решительно объявляет она. — И обязательно все вместе. Идет?
— Идет, Анка-комиссар! — улыбается Ваня Мельников: — «Ох, какая встреча будет у вокзала в день, когда с победой кончится война…»
Разведчики садятся в тесный кружок, вспоминают, как весело проводили они праздники до войны, в том прекрасном мирном далеке. Зина начинает подробно описывать новогодний стол…
— Ребята! — вдруг говорит Ваня Овчаров. — У меня мать и отец в голодные годы, помню, ели лебеду с толченой березовой корой. Попробуем?
— Спасибо за ценный кулинарный рецепт! — ехидно благодарит его Мельников.
Аня вздыхает. Да, трудно вначале жилось, много горя народ повидал, но потом из года в год перед войной поправлялась, богатела жизнь…
Так похожи довоенные воспоминания этих девчат и ребят — они учились по одним учебникам, читали одни и те же книги, смотрели одни и те же кинокартины, пели одни и те же песни. Может быть, потому и думали и действовали они теперь, на войне, заодно.
Красиво в бору в этот тихий солнечный день. Давно таких не было. Под соснами ярко рдеет земляничник. На прогалинке горит пышный куст бронзового папоротника. Хорошо хоть, что не облетают осенью эти заповедные вечнозеленые леса, а то «Джеку» совсем негде было бы укрыться.
Вечером седьмого ноября Зина слушает Москву: «Свершилось! — пишет сегодня 'Правда'. — Война шагнула за границы Советского Союза на территорию фашистской Германии…» «Вражеская оборона прорвана, на дорогах таблички 'Разминировано', — сообщает военный корреспондент из Восточной Пруссии…»
Но кончаются последние теплые дни. Начинаются заморозки. Все сильнее мерзнут на дневках разведчики. Ложась, стелют еловый лапник, два пальто вниз, два изодранных «демисезона» сверху. Ложатся тесно — девчата посередке, двое парней по бокам, третий на посту. По утрам вороненые автоматы покрываются инеем. Волосы у девушек припорашиваются росной пылью. Промозглый туман тягучего рассвета смыкается с туманом ранних сумерек. Ночью под ногами хрустит схваченный морозцем хвойный ковер.
От Велау до Роминтенского леса пробирается группа «Джек». Семьдесят километров по прямой. Но в тылу врага разведчик не ходит по прямой — эту цифру, пожалуй, надо удвоить. И каждый шаг грозит гибелью.
И опять тянется мрачный сосновый лес, похожий на Тевтобургский лес, в котором, по преданию, разбил римлян Герман — вождь германского племени херусков и любимец многих поколений германских националистов. И опять за опушкой виднеется то деревенька с островерхой киркой, то юнкерское поместье под кленами и каштанами, то баронский или графский замок из красного кирпича, с башней и флагштоком, на котором еще недавно на красном древке развевалось шитое золотом знамя с черным одноглавым прусским орлом.
Роминтенский лес. Бывший охотничий заповедник кайзера. Потом этот родовой заповедник Гогенцоллернов перешел к Герману Герингу. Здесь еще недавно охотился, облачась в средневековый охотничий костюм, в подражание комтуру Тевтонского ордена, этот «человек № 2» великогерманского рейха. В зарослях ели и сосны, бука и граба, березы и ольхи водились зубры, благородные олени, дикие лошади. Над вековыми дубами, над лесосеками со стодвадцатилетними соснами-великанами парили орлы. На берегу живописного озера стоял дом Геринга, построенный по образцам замков тевтонских рыцарей. Здесь Геринг принимал Гитлера, глав и послов союзных держав. Высоким гостям он показывал роскошный склеп, построенный им из шведского мрамора для праха своей первой жены, шведской красавицы, урожденной баронессы Фок, чьи останки он перевез из Швеции в первый год «тысячелетнего» гитлеровского рейха,
