слипаются от изнеможения, от бессонной ночи. У Зины измученное, осунувшееся лицо.
— Располагайтесь! — хрипловато шепчет капитан.
Он еще раз оглядывает лес, землю. Важно не остановиться в поспелом для рубки лесу, в квадратах, где немцы пасут скот, косят сено, охотятся, собирают ягоды…
Самый «старый» в группе — белорус Юзек Зварика, ему почти тридцать лет, — вытирает ладонью потные, с рыжеватой щетиной щеки, осторожно зажимает нос пальцами, сморкается.
— Ш-ш-ш! — шикает на него капитан. — Разговаривать, шуметь, вставать запрещаю.
Аня и Зина не слышат этих слов. Они спят, обняв друг друга.
Глава вторая.
КАК ЛЕБЕДЬ СМЕНИЛ РЕЗЕДУ
«ЧТОБЫ НЕМЦЫ НЕ ВЕРНУЛИСЬ…»
Во сне Аня перенеслась домой, в Сещу. Сещу бомбили, и все они — Аня, мать, отец, сестренки — бежали под обстрелом по горящему поселку…
После того солнечного сентябрьского дня, когда советские «тридцатьчетверки» ворвались в разрушенную, дымящуюся Сещу, Аня, не переводя дыхания, взялась за новую работу. И всякий труд, даже самый черный и, казалось бы, неблагодарный, радовал ее — в Сещу возвращалась жизнь. Надо было устроить семью, прокормить ее — отца взяли в армию, больной матери хватало хлопот с сестрами. Руки у Ани были в мозолях, но она отдыхала душой. Все радовало ее в освобожденной Сеще — и первые краснозвездные «ястребки» на аэродроме, и книги Гроссмана, и стихи Симонова, открыто лежащие на столе, и то, что мама бросила в печку табличку с надписью: «Только для немцев». Ее не смущали даже те косые взгляды, которые бросали на нее и Люсю Сенчилину иные сещинские старожилы, — не могла же она, в самом деле, показывать каждому свой новенький комсомольский билет, выданный после восстановления ее в комсомоле Дубровским райкомом ВЛКСМ 12 января 1944 года, — билет № 2383601. А все-таки жаль было сдавать старый билет, который она с таким трудом сохранила при немцах.
Аня поступила на должность учетчицы в отделе снабжения штаба строительного управления НКВД, руководившего восстановлением авиабазы. Чуть не каждый вечер забегала она ненадолго к Сенчилиным. В середине октября у Люси Сенчилиной родился мертвый ребенок. Сын поляка-подпольщика Яна Маленького. До утра сидела Аня у постели рыдавшей Люси…
Как будто все шло у Ани хорошо, но потом тот покой, о котором она мечтала два страшных года, начал понемногу тяготить ее. Сразу после освобождения ее звал в разведку Иван Петрович Косырев, но Аня не могла тогда уйти из Сещи, оставить больную мать с тремя сестренками… Читая не немецкие, а советские газеты, слушая не берлинское, а московское радио, узнавая об освобождении все новых городов и о жарких боях польских и советских партизан в Липских лесах в Польше, Аня подолгу задумывалась, все чаще вспоминала пережитое. Ее тянуло в ноле, где еще валялись дюралевые обломки «юнкерсов», взорванных в небе партизанскими минами; она шла к железнодорожной насыпи — туда, где под откосом лежали, ржавея, остовы вагонов из эшелона, подорванного Яном Маленьким; подходила к взорванной гестаповцами тюрьме. Вспоминала, думала, всей душой тянулась к друзьям. Но дома ее ждали мать и три маленькие сестренки…
Когда высоко над раззолоченными осенью дубовыми уремами Ветьмы и над красавицей Десной пролетали на юг дикие лебеди, Аня глядела с неясной тоской им вслед и чувствовала себя прирученным, с подрезанными крыльями, лебедем, который, слыша трубные клики своих вольных братьев, волнуемый могучим инстинктом предков, тревожно бьет крылами и силится взлететь, чтобы угнаться в синем поднебесье за белой стаей. Впереди у стаи — неведомые опасности, немыслимые расстояния, снеговые тучи и злые вьюги. Но всякому свой путь: лебедь по поднебесью, мотылек над землей. И еще есть русская пословица: сколько утка ни бодрись, а лебедем не быть. И бессильно затихает пленный лебедь в своем тихом пруду с червяками и улитками, и насмешливо квакают вокруг лягушки…
В канун войны порой казалось ей, будто настоящая, кипучая жизнь проходит мимо «делопута» Морозовой. Руководя подпольем, она чувствовала себя в самой гуще настоящей жизни, в самом центре событий. А теперь, когда прошла первая радость освобождения, она призадумалась: так ли, как надо, она живет?
С нарастающим нетерпением ждала Аня писем от боевых друзей; тосковала по Яну Большому, Стефану Горкевичу, Венделину Робличке, Паше Бакутиной, по всем боевым друзьям. Наконец, пришло письмо от Яна Тымы. Он писал, что вступает в ряды 1-й Польской армии, и сообщал, что солдат Стефан Горкевич пал смертью храбрых под Могилевом. Потемнела Аня, стала совсем молчаливой…
В декабре нежданно-негаданно появилась в Сеще Паша Бакутина, пополневшая, красивая, в новенькой военной форме с погонами.
— Приехала погостить у вас тут денька два, — немного важничая, заявила недавняя подпольщица подругам. — Служу в особой воинской части, собираюсь лететь в тыл врага. А больше, девочки, не спрашивайте, ничего не скажу. Военная тайна!
Но как могла таиться Паша от своего прежнего командира — от Ани?
Выведала Аня у Паши, что в деревне, под Смоленском, стоит разведывательная часть, в которой служит Паша, и что там же проживает, готовясь к новому заданию, старший лейтенант Косырев.
Это известие очень обрадовало Аню. Она чувствовала себя виноватой перед Люсей Сенчилиной и ее теткой Варварой Киршиной, перед Марией Давыдовной Иванютиной. Им да и многим другим подпольщикам и связным Аня все еще не выхлопотала партизанские справки.
И вот она, взяв с собой Люсю, тетку Варвару и Марию Давыдовну, едет, разыскивает Косырева: давай-ка, Иван Петрович, справки всем сещинским подпольщикам, и никаких гвоздей!
Иван Петрович и сам понимал: виноват, давно, по совести говоря, надо было выписать эти самые справки сещинцам, да руки до этого не доходили. Чтобы как-то загладить вину, он устроил целое пиршество. Пригласили, конечно, и Пашу Бакутину, и недавнего руководителя рославльской подпольной группы — Аню Полякову. Привел Иван Петрович своего начальника — майора Стручкова. На его плечах непривычно поблескивали золотом погоны со звездочкой и двумя просветами. В тот зимний вечер впервые встретилась Аня с этим майором из штаба фронта.
Майор не только принес подпольщикам справки, но и выплатил каждой немалую сумму в качестве денежного содержания. Аня обрадовалась деньгам — семья Морозовых с четырьмя иждивенцами жила несытно.
Пили «московскую особую», открыли «второй фронт» — банку американской свиной тушенки, закусывали двухвершковым армейским салом и копченой колбасой.
Допоздна пели партизанские песни. Вспоминали, как тайно составляли карту авиабазы, как минировали самолеты, помянули погибших — Костю Поварова, Ваню Алдюхова, Мотю Ерохину, тех, кого считали погибшими, — Вацека Мессьяша и Таню Васенкову, выпили за здоровье живых друзей — поляков и чехов… Косырев по секрету рассказал Ане, что Венделин готовится лететь на свою оккупированную родину.
К Ане подсел майор Стручков. Он, видно, знал, что эта простая и тихая с виду, неразговорчивая девушка и была душой сещинского подполья. Подполья, которое за два года нанесло наибольший урон гитлеровцам в живой силе и технике…
Майор долго говорил о чем-то с Аней. Люся, прыснув, подтолкнула Пашу в бок:
— Глянь-ка, Анька завлекает товарища офицера!
На обратном пути из Смоленска в Сещу Аня все больше молчала, раздумывала над негромкими словами майора… В Сеще она сказала маме:
— Знаешь, мама, кому я больше всего сейчас завидую? Брату Сергею; мальчишка он — на год
