желтым солнцезащитным навесом, столу.
Только по дороге домой, уже сидя на заднем сиденье служебной «Волги» и внимательно рассматривая подарок, Виктор Викторович Кирилленко вдруг неожиданно вспомнил, где он раньше, в первый и последний раз в жизни, видел точно такой же орден. В Эрмитаже.
Глава 54
Полковник Кирилленко отбыл из города на Неве рейсом «Аэрофлота» Санкт-Петербург – Архангельск в семь часов двадцать пять минут следующего утра. Целью его срочной командировки была исправительно-трудовая колония строгого режима, в которой вот уже без малого год отбывал наказание один из ближайших сподручных Бармаша.
Осужденный за вымогательство Николай Ишкевич по кличке Ишак отсидел только шестую часть положенного за это преступление срока и даже не догадывался, что у начальника питерского РУОПа имеются все необходимые доказательства его причастности к зверскому убийству одного известного журналиста, за которое ему грозило еще лет пятнадцать, если не «вышка». Поэтому полковник не сомневался, что зэк примет его выгодное предложение в обмен на молчание. О визите руоповца в колонию было сообщено за сутки, но никто, ни в Питере, ни в администрации колонии, не знал истинной причины приезда Кирилленко. И этот факт сильно обеспокоил начальника колонии, за три года «хозяйствования» которого самая образцовая зона области, формально таковой и остающаяся, на самом деле превратилась в нечто среднее между концлагерем времен Второй мировой войны и кооперативом «Добрые услуги» конца восьмидесятых. С подачи хитрого и предприимчивого начальника в колонии почти мирно сосуществовали два совершенно разных мира. Один, жестокий и тщательно контролируемый садистами-вертухаями, – для «мужиков» и всей прочей шушеры, составляющей большинство. Другой – специальный – для уголовных авторитетов всех мастей, а также тех заключенных, у которых на воле оставались богатые и влиятельные друзья. За деньги у «хозяина» можно было купить все, начиная с бутылки дешевого синтетического спирта «Роял» и заканчивая взаправдашней грудастой-сиськастой бабой, готовой выполнить любые причуды истосковавшегося по женским ласкам зэка.
Но на самом деле не подполковник Стряхнин интересовал нежданно нагрянувшего гостя из РУОПа. Все, что ему было нужно, – это отдельная комната без подслушивающих устройств, где он мог бы провести конфиденциальное свидание с заключенным по кличке Ишак. Обрадованный такой непритязательностью гостя, начальник колонии, не мешкая, распорядился устроить все в лучшем виде.
Ишкевич очень удивился, увидев в комнате для свиданий, куда его привели под конвоем, самого полковника Кирилленко. С этим ментом у Николая были связаны не самые лучшие воспоминания в жизни. Именно он упек его на зону, указав во всех своих отчетах, что изловил и прищучил грозного главаря местных рэкетиров. Вероятно, так было нужно – для начальства. Ишаку вломили шестерик, одиннадцать месяцев из которого он уже прокантовался. Сам он был доволен и в душе потирал руки, уверовав в то, что ему сошло с рук более серьезное «мокрое» дело. Пацаны не забывали своего кореша, тем более что на суде Колян держался как кремень и не сдал никого, повесив на шею хомут, предназначенный как минимум на троих подельников из бригады. Посылки и деньги сначала приходили регулярно. Но не так давно, недели три как «грев» прекратился совсем, пропали даже письма. Ишак понял, что что-то произошло. Но что именно – не знал. Неужели всех повязали?! Когда Ишкевич вошел в комнату для свиданий, Кирилленко, сидя на табуретке, со скучающим видом почитывал местную газетенку недельной давности.
Заметив появившегося, полковник отложил газету, внимательно посмотрел в колючие глаза зэка, словно желая прочесть в них нечто важное, глубинное, и вдруг расплылся в улыбке:
– А-а!.. Николай Вениаминович! Какая встреча! Не узнаешь?
Ишак, презрительно скривив рот, настороженно глядя на слащавую физиономию мента, всем своим видом демонстрировал полное безразличие.
– Ты не стой, Коля, в ногах правды нет. Присаживайся. – Кирилленко пододвинул стул. – Давай, не стесняйся. Разговор у нас с тобой будет длинный. – И, будто желая сразу завоевать расположение заключенного, добавил: – Знаешь, у меня для тебя хорошие новости!
Взгляд Ишкевича несколько смягчился. Он вопросительно посмотрел на полковника, но все же решил не упрямиться. Тяжело опустившись на стул, вытянул перед собой ноги и тупо уставился в мутное окно, за которым медленно проплывали облака.
– Ты знаешь, что Винт, Седой и Шварц приказали долго жить? – по-прежнему улыбаясь, ангельским голосом спросил Кирилленко.
Реакция Ишака была мгновенной. Он рывком подтянул ноги, вскочил и дернулся было к полковнику, но вовремя сдержался, наткнувшись на мгновенно появившийся у того в руке пистолет. Дуло было направлено ему точно в лоб. Постояв несколько секунд, Николай снова опустился на стул, долго молчал. Потом, сглотнув слюну, хрипло спросил:
– Как… это случилось?
Выдержав короткую паузу, Кирилленко убрал пистолет обратно и пожал плечами:
– Седой вместе с лифтом упал с шестнадцатого этажа. Винта взорвали в «Мерседесе», а Шварц покончил с собой, прыгнув под колеса электропоезда в метро.
Полковник говорил тоном, каким обычно рассказывают о походе за грибами.
– Покончил с собой?! – ухмыльнулся Ишак. – Бред собачий!
– Я тебе излагаю официальную версию, – невозмутимо уточнил Кирилленко. – А как оно было на самом деле – одному богу известно. Твоих «мочат», понимаешь? Как думаешь, за что?
– Откуда я могу знать, когда ваша контора меня засадила еще год назад?! – взбесился зэк.
– Верю, что не знаешь, – серьезно кивнул полковник. – Пусть так. Теперь для меня это уже не имеет значения. – И хищно прищурившись, он вдруг спросил: – Скажи, ты хочешь выйти отсюда? Уже завтра?
Ишкевич, услышав эти слова, дернулся так, как будто его ударило током. А Кирилленко, покуривая, встал с табуретки и подошел к зарешеченному окну, залепленному паутиной и засохшими мухами. Он давал возможность зэку, морально настроившемуся мотать срок в шесть долгих лет, осмыслить сказанные им слова.
– Надо же?! – через минуту воскликнул, куражась, Николай. – Раньше мне предлагали всего лишь стучать, а сейчас уже хотят выпустить! И за какие такие заслуги? Может, мне надо убить президента? Ха-ха! Или записаться в менты? Тогда лучше сразу в ОМОН!
– А ты не гоношись, Коля. С тебя хватит и одного журналиста убитого.
Услышав эти слова, Ишак тут же покрылся холодным потом: «Ах, сука, блядь! Значит, все-таки знает. Ну, мне конец!»
Однако полковник как ни в чем не бывало продолжил, не оборачиваясь:
– После ликвидации твоих корешей, узнав об их гибели, Бармаш решил, что это дело рук одного барыги-финансиста, который раньше платил дань его бригаде, а теперь решил «спрыгнуть». Бармаш попытался убить барыгу, но по ошибке серьезно ранил совсем другого человека. К сожалению, твой подельник сегодня даже не догадывается, что подстрелил не ту птицу. Сейчас Бармаш в бегах. – Полковник обернулся и пристально взглянул на Ишкевича: – Догадываешься, где он? – По метнувшемуся взволнованному взгляду заключенного он понял, что попал в самую точку и что его слова возымели действие.
Кирилленко подошел к столу, пододвинул свободный стул к собеседнику и уселся.
– Сейчас наступил тот самый редкий момент, – вкрадчиво продолжил Кирилленко, – когда интересы ваши совпадают с моими. И ради общего дела я даже согласен забыть кое-какие факты из твоей биографии, досрочно выпустить тебя из зоны, чтобы ты разыскал Бармаша. Вы вдвоем должны будете убрать человека, в одинаковой степени мешающего ему и мне. Я объясню, как организовать приезд этого типа обратно в Питер. Скажу, где его встретить, и даже как, каким способом убрать, чтобы все выглядело натурально. Сам я прищучить его не могу, так сложились обстоятельства. Бармаш уверен, что тогда он стрелял именно в этого парня. Но если он вдруг встретит тебя, своего кореша, сбежавшего из ИТК, и ты поведаешь ему об ошибке и предложишь кончить гада, то Бармаш, уверен, с радостью подпишется под этим делом. Вы выманите парня в нужное место, проведете в жизнь «политику партии», а затем спокойно уйдете на дно. Даю твердые гарантии неприкосновенности на ближайшие два-три года, а дальше от вас зависит.
Николай долго мрачным взглядом изучал полковника. В нем боролись два очень противоречивых чувства: врезать этой падали между его поганых глаз, либо согласиться, проглотив свою былую обиду и
